Свет - Майкл Гаррисон

Меж тем разбросанные по Северному полушарию корпоративные анклавы держались традиций Старой Земли.

Там предпочитали маленькие города с аккуратными рыночными площадями, названные Сольсиньон, Брэндетт-Хершам или как-нибудь еще; маленькие чистенькие поезда соединяли их, двигаясь среди полей шоколадно-коричневой пахотной земли. Сотрудники ЗВК предпочитали высоких красавиц и дарили им шубы из настоящего меха медового цвета. Женщины предпочитали управленцев высокого ранга, дарили им яростную, исполненную безумного самопожертвования любовь и приносили прекрасных медовласых детей. В городах стояли церквушки из серого камня, с шатровыми крышами, замки во французском стиле и охотничьи домики. Бассейн Новой Жемчужной обрамляли заливные луга, и тут все лето цвели роскошные цветы, а зимой возникали естественные катки шириной больше мили. На Нью-Венуспорте оседали те, кому повезло, и те, кто много работал. Корпорация отправляла людей сюда на работу, но бонусом служили белые кучевые облака и синее, омытое дождем небо. А также ездовые лошадки с опрятными гривами и спортивные состязания в сельской местности. И да, как прекрасны были сольсиньонские сыры!

«Нью-Венуспорт — ваш лучший выбор», — сообщали рекрутерские брошюры.

Крольчатник занимал весь квартал, ограниченный с двух сторон доками, с третьей — развалинами, оставшимися после какого-то старого взрыва на производстве, а с четвертой — Стрэйнт-стрит, западным кордоном квартала закройщиков.

Тут всегда было светло, но источниками этого света служили исключительно голографические экраны, на крайняк — лампы, приспособленные под новочеловеческое зрение. Обычный человек их свет воспринимал как серовато-голубые сумерки, подобные свечению древнего монитора. Внутри, в лабиринте дээспэшных бараков без дверей, было жарко и тесно. Коридоры между бараками отсутствовали. Чтобы перебраться из одного в другой, надо было миновать третий. Чтобы выбраться наружу, иногда приходилось преодолеть тридцать комнатушек. Порой их нарезали еще мельче.

— Ну, вот мой дом, — изрек Тиг Волдырь. Эда Читайца трясло от бакового отходняка, но он огляделся.

— Чудесно, — сказал он. — Тут чудесно.

В каждом помещении восемь-девять новочеловеков все время что-нибудь делали, хотя стирку от готовки отличить бывало трудно. Иногда попадались группы, занятые чем-то поинтереснее. Запах от них шел трудноописуемый: вроде лярда, смешанного с корицей. Спали они вповалку на матрасах, прямо на полу. Мужчины выгибали тощие ноги на свойственный им странный манер, поэтому пройти через комнатушку, ни разу не споткнувшись, оказывалось невозможно; на секунду прекратив мастурбировать, новочеловеки поднимали к тускло-серому свету лица с выражением пустым, лишенным рефлексии, как у животных. Женщины стриглись так, что овальные, в общем-то симпатичные головы окаймлял эдакий пушок, короткий и мягкий. Носили они хлопковые безрукавки охряных оттенков без стилистических отметин, свободно ниспадавшие. Не будь они так заняты, язык тел мешал бы запомнить их точное местонахождение; везде носились дети, изображая K-рабли. Научпоповские постеры с Трактом Кефаучи виднелись на каждой стене. У новочеловеков Тракт выступал объектом культа, поскольку они считали его своей прародиной. Печальное дело, как и все, с ними связанное. Даже дети знали, откуда произошли новочеловеки: не оттуда.

В конце концов Тиг Волдырь неуверенно затормозил у барака, на вид ничем не отличавшегося от прочих.

— Ну да, — удостоверился он, — вот мой дом.

В одном углу комнатушки стояла, рассеянно глядя в голограмму, женщина, похожая на Тига.

— Это Нина, — сообщил Тиг Волдырь. — Моя жена.

Эд посмотрел на нее сверху вниз. На лице его возникла широкая улыбка.

— Привет, — сказал он. — Рад тебя видеть, Нина. Найдется что пожевать?

В каждой клетушке стояла дешевая кухонная плита. Новочеловеки предпочитали вермишелевый суп. (Иногда там плавали объекты вроде кубиков льда, только теплые и синеватые.) Эд пробыл в Крольчатнике четыре недели. Как и все, спал он на полу, на матрасе. Днем Тиг Волдырь уходил в город — там толкнет абнормальные гормоны, тут разгонялки, только осторожно, чтобы на сестричек Крэй не наткнуться. Эд смотрел голограммы и ел пищу, приготовленную Ниной. По большей части время текло медленно. Эда терзала ломка. Ощущение болезненное: реальность зачастую надолго отдалялась, и ему было еще хуже оттого, что торчал он в странном местечке среди новочеловеков. Эд пытался вспомнить, кто он такой. Он помнил только Эда-персонажа, детали биографии которого проступали с кристальной ясностью, хотя в действительности ничего этого не происходило. После обеда на третий день Нина Волдыриха опустилась на колени рядом с Эдом, пока он сидел на матрасе.

— Могу я тебе помочь? — спросила она.

Эд взглянул на нее:

— Ты знаешь, да.

Он потянулся к ней, обхватил руками за ребра и, приложив некоторое усилие, заставил оседлать себя. Она не сразу поняла, чего он хочет. Потом с преувеличенной серьезностью стала строить недотрогу.

— Я же вся кожа да кости, — пожаловалась она.

Он коснулся ее: тело, по сути, ничем и не пахло, но постепенно стал проявляться плотный сладкий аромат. Он касался ее снова и снова, она дергала ногами, задерживала дыхание и что-то восклицала, дрожала и сворачивалась в клубочек. Глянув на руки Эда, она задрала хлопковое платьице до талии.

— Ой, — опомнилась она, — ты посмотри на себя. — И рассмеялась. — В смысле, на меня.

Ребра ее выступали как-то странно.

Потом она сказала:

— А разве это правильно? Мы с тобой неправильно поступили. Совсем неправильно.

Она издала шипение, подняла руку и провела ею по лицу, через голову.

— А разве это правильно?

Его до мозга костей продирало баковым отходняком. Органический эффект клеточной природы. Но было в этом ощущении что-то от ностальгии. Настойчивое, как подавляемый вопль, желание вернуться в утраченный любимый мир. Исцеления ему не видать, но на время помогал и секс. Твинки в ломке отчаянно жаждут секса, для них это все равно что морфин.

— Правильно, — сказал Эд. — О да. Вот так.

Четыре недели прожил он в Крольчатнике, и каждый обитатель этого местечка пытался имитировать Эда. Доводилось ли им прежде так тесно контачить с людьми? Какой смысл они в это вкладывают? Они слонялись на пороге барака и бросали в его сторону мрачные, апатичные взгляды. Типичный для него жест или манеру речи за час перенимали все новочеловеки. Дети носились из клетушки в клетушку, подражая ему. Нина Волдыриха подражала ему даже в соитии.

— Раскройся еще немножко, — предлагала она. Или: — Теперь я в тебе. — Смех. — В смысле, ты во мне. О Боже! Ой, бля! Бля!

Она была ему идеальной партнершей: незнакомка, да вдобавок еще загадочнее его самого. Кончив, она неловко вытянулась у него на руках и сказала:

— Ой, здорово-то как! Так удобно.

И спросила:

— Кто ты такой, Эд Читаец?

Вариантов ответа было несколько, но у нее тоже имелись свои предпочтения. Скажи он: «Я обычный твинк» — она неподдельно рассердится. Спустя несколько дней он почувствовал, как ломка отступает. Еще много времени пройдет, пока он вернется к себе, но голоса отходняка уже отдалялись. Он начал вспоминать детали жизни настоящего Эда Читайца.

— Я в долги залез, — объяснял он. — Я, наверное, всем в этой гребаной Вселенной должен.

Он посмотрел на нее сверху вниз. На миг они встретились взглядами, потом Нина внезапно отвела глаза, словно ей стало стыдно.

— Тсс, тсс, — произнес он с отсутствующим видом. Потом добавил: — Наверное, они только и хотят, что выбить из меня долг или прикончить. То, что на бакоферме случилось, — это еще цветочки: туда наведались первые в очереди.

Нина взяла его ладонь в свои.

— Ты же не такой, — сказала она.

Помолчав минуту, он ответил:

— Я помню себя ребенком.

— Каким?

— Не знаю. Мать умерла, сестра куда-то делась. Я только и хотел, что на ракетных кораблях летать.

Нина улыбнулась.

— Мальчишки часто этого хотят, — заметила она.

13

Пляж Чудовища

Кэрни с Анной пробыли в Нью-Йорке еще неделю. Потом Кэрни снова увидел Шрэндер. Это случилось на 110-й улице, на станции метро «Кафидрал-Паркуэй»: выпала какая-то пауза, разреженный промежуток в потоке дня, время застыло и ссохлось. Платформы опустели, а только что были полны — это прямо чувствовалось; обильно декорированные центральные решетки вентиляции уходили в гулкую тьму станции по обоим направлениям. Кэрни показалось, что он услышал какой-то звук, будто в вентиляцию залетела птица. Глянув туда, он увидел Шрэндер, ну, или ее голову.

— Попытайся вообразить, — сказал он однажды Анне, — что-то вроде лошадиного черепа. Не лошадиной головы, — уточнил он поспешно, — а именно черепа.