Дорога на две улицы - Мария Метлицкая

Хорошее утешеньице! Елена на мать тогда обиделась, а потом часто вспоминала – и правда «прожорливые». Точнее не скажешь. Мать всегда умела не в бровь, а в глаз.

Радовала Леля. Умница – с малых лет. В три года убирала игрушки – за собой и за сестрой. В четыре, забравшись на табуретку, мыла посуду. В пять ходила с авоськой в булочную перед домом. Тогда же и научилась читать – сама, без Елениной помощи. И с тех пор с книжками не расставалась. В семь, изучив кулинарную книгу, толстую, неподъемную, испекла на день рождения отца яблочный пирог. Вполне съедобный, кстати. Без колебаний отдала старшей сестре крошечную лаковую сумочку, подаренную Элей на день рождения.

Ирка эту лаковую Лелину красоту и мечту потеряла на следующий же день. Леля сутки молчала. Но сестре ничего не сказала – поплакала в одиночку и успокоилась. Поверила Ирке, что сумку украли завистники.

Когда родился Никоша, Леля во всем старалась Елене помочь. Стирала пеленки, варила кашу, пела колыбельные. Пугалась, когда Никоша особенно громко кричал или заболевал. От страха за его жизнь у нее поднималась температура.

Ирка, когда начались проблемы с Никошей, зло ухмыльнулась – родили инвалида, а теперь всем мучиться!

Тогда Елена впервые в жизни дала ей звонкую пощечину. Та не расплакалась, а рассмеялась ей в лицо. И Елене в очередной раз стало страшно.

Елена после рождения Ольги мечтала выйти на работу. По ночам ей снился гулкий ночной коридор отделения, тусклый свет лампочки на сестринском посту, короткий и обманчивый покой и тишина, прерывающаяся редкими криками о помощи из «тяжелых» палат, запах карболки, хлорки и подгоревшей овсянки, раннее утро, звуки советского гимна из радиоточки – утро, как всегда, суетливое и торопливое, пятиминутка с докладами и отчетами, свежий крепкий чай в ординаторской и мечта, всего лишь одна – поскорее добраться до дома и рухнуть в постель. А потом, несмотря на усталость и свинцовую тяжесть в опухших ногах, отоспавшись до полудня, приниматься за домашние дела и… Опять думать о работе. Мечтать, как через день, поднявшись в шесть утра, будет торопиться к метро, бежать до больницы, надевать крахмальный белый халат, влетать в конференц-зал и, сосредоточив все свое внимание, вникать в старые и новые проблемы.

Планы были такие – Лелька пойдет в первый класс, а там уж – извините! Продленка, няня или наконец удастся уговорить непокорную маму, и она приедет в Москву помогать. Но планы кардинально поменялись, когда она обнаружила, что опять беременна.

Потом было и вспоминать стыдно, как она не хотела третьего ребенка! Сначала она даже не хотела говорить мужу – были и такие крамольные мысли. Сказала только Эльке.

Та поддержала: и правильно, знать ему ни к чему. Это наши, бабьи дела. Да и вообще – ерунда. Есть врачи – никаких проблем. Не хочешь в его больнице – устроим. Комар носу не подточит.

Елена раздумывала. Понимала, что Эля права – куда им третьего? К тому же вечная нехватка денег. Девчонок нужно одевать, везти на море, помогать маме, Гаяне и Машке. У Бориса барахлит сердце, да и она не девочка – опять все по новой. Как представишь себе бессонные ночи… В общем, против логики не попрешь. Но… Кроме разума и логики, оставался еще маленький червячок, головастик внутри ее. Который уже дышал и у которого билось крохотное сердечко. Как быть с этим? Приговорить его этой самой логикой?

Да и скрыть от Бориса было совсем не в ее стиле. Думала, конечно, о себе – как потом с этим жить? Это ведь не ложь, не обман и не хитрость. Это – преступление и предательство их отношений и их любви.

Был еще и страх: а если случатся осложнения? И вернуться домой в тот же день не удастся? И тогда откроется весь ее страшный обман. Борис этого не простит.

А если – того хуже? И девочки останутся без матери, сиротами? Разве мало после этого осложнений?

Не святая, усмехнулась она про себя. Точно сказала Элька – не строй из себя святошу.

Позвонила Эльке и сказала, чтобы та не хлопотала.

– Ну-ну, – вздохнув, прокомментировала она. – Хозяин – барин.

Вечером Елена сказала Борису. Тот удивился:

– И как же это мы умудрились?

– Ну, знаешь ли. Дело нехитрое.

Он не запрыгал от радости, а вздохнув, сказал:

– Ну, так, значит, так. Так тому и быть, – и опять тяжело и шумно вздохнул.

– А если… – осторожно сказала Елена.

– Не обсуждается! – резко перебил он ее.

Потом она часто думала: а может быть, все это оттого, что Никошу они не хотели? Вслух не обсуждали, но про себя-то… И от этих мыслей она так и не смогла избавиться – никогда.

То, что у Никоши все не совсем в порядке, обнаружилось почти сразу, еще в роддоме. Педиаторша разговаривала с Еленой не поднимая глаз. Да, тяжелые, затяжные (вот вам и третьи!) роды. Да, ручное отделение, щипцы. Длительное прохождение по родовым путям и как следствие – асфиксия. Все так. Она врач, сама все понимает.

Понять было просто, а вот принять…

Дома делали все, что возможно, – массажи, гимнастика, водные процедуры. Гуляли по шесть часов, посменно. Елена, Лелька, опять Елена – после получасового неспокойного сна.

Мама ехать в эту квартиру по-прежнему отказывалась. Елена, разумеется, обижалась. А у Бориса с тещей и вовсе отношения разладились. Он отказывался понимать все эти придуманные и искусственные, дурацкие причины. Ах, воспоминания! Ах, унижение и разбитая жизнь! Ах, предательство, которому нет прощения!

– Твой отец давно в могиле! – кричал он. – А она все носится со своими обидами, как курица с яйцом!

Это была чистейшая правда, с которой Елена внутренне соглашалась. Но все же вслух пыталась мать оправдать.

Борис махал рукой и говорил:

– Бред, Лена! Ты сама-то веришь во весь этот бред?

Правда, Нина Ефремовна предлагала забрать в Елец Ольгу. Про Ирку разговора не было. Но Ольга – единственная помощница. Да и что от нее, кроме помощи и добра? Никаких хлопот. К тому же она так привязана к Никоше и нежна с ним…

Однажды сказала матери:

– А ведь ты Бориса не любишь!

Сказала, как укорила.

Нина Ефремовна пожала плечами:

– Любить тебе положено, Лена. А мне положено уважать или нет.

– Уважаешь? – недобро усмехнулась Елена.

– Смотря за что, – спокойно ответила мать.

– И за что же? – уточнила дочь.

– За успехи в работе, – ответила та.

Ко всем мужчинам, оставившим прежнюю семью, она относилась с презрением и некоторой брезгливостью. Любимый муж дочери и ее зять из их числа не выбивался. Про себя хладнокровно замечала: Елену любит, к детям неравнодушен. Не пьет и, скорее всего, не гуляет. Хотя кто его знает – один ведь раз случилось. Так что веры ему теперь нет. Жестко, но, как считала она, вполне справедливо. И всю жизнь оставалась с ним на «вы». Не забывая сохранять дистанцию.

Головка у Никоши начала расти в три месяца. Первой, как ни странно, заметила это Ирка, крикнув: «Ой, наш Никошка похож на марсианина!»

Марсиан, разумеется, никто не видел, но рисовали их и правда головастиками с тонкими ручками и ножками.

К специалисту пошли через месяц, поборов Еленин страх.

Все подтвердилось – да, гидроцефалия и как осложнение, скорее всего, ДЦП. Этот вариант очень возможен. Дай бог, чтобы встал, пошел и держал в руках ложку. Про умственное развитие было все понятно – никто не знает, куда кривая вывезет. Среди таких людей бывают и гении, и…

ДЦП, слава богу, не подтвердился. А вот головка… Голова росла у малыша, что называется, не по дням, а по часам. Почти в прямом смысле. Ольга называла брата Одуванчик. И вправду – одуванчик! Тельце тоненькое, а головка…

Врачи успокаивали – тела наберет, и голова не будет так бросаться в глаза.

Оставалось только надеяться! Ждать и надеяться. И еще – трудиться, трудиться и трудиться. Всем вместе, всей семьей. Но главное – Никошке и Елене.

– Только надежда и вера! И тяжкий, ежедневный, титанический труд! – объявила старая профессорша, непререкаемый авторитет в детской невропатологии, с огромным трудом и долгими уговорами выуженная из Подлипок, со старой дачи, где она мирно проводила пенсионный досуг, разводя уникальные и редкие заморские цветы.

А на прощание добавила:

– Все у нас, у медиков, получается не по-людски. Сапожник без сапог, как говорится.

Никоша сел, встал и даже пошел – медленно, шатаясь, как пьянчужка.

Говорить начал поздно, но все и сразу. Первая фраза: «А где Леля?»

Заревели хором – и Елена, и Ольга. Даже Ирка хлюпнула носом? Или – хмыкнула?

Да бог с ней. Не до нее.

Вся жизнь семьи теперь, что вполне понятно, крутилась вокруг этого мальчика – кареглазого, кудрявого, темноволосого и очень хорошенького.

По характеру Никоша напоминал Ольгу – не капризный, терпеливый и послушный. Даже когда его сильно мучили головные боли, он клал голову на колени сестре или матери и просил «погладить волосики».

Борис сына обожал. Ни одна из дочерей не видела от него столько любви и нежности.