Приди, сладкая смерть - Вольф Хаас

И вот ведь какой интересный получается эффект у большинства людей, тут Бреннер вовсе не был исключением. Больше всего обычно страшит, что жизнь твоя будет состоять только из работы, что будешь крутиться как белка в колесе. Но когда ты получаешь на самом деле такой вот наряд на работу и у тебя нет никаких шансов выбраться из колеса, в мозгу, должно быть, происходит какой-то щелчок. Наверное, это как у бегунов-марафонцев, которые выделяют какие-то там вещества, так что им вдруг становится легко бежать.

Бреннер испытывал что-то вроде наслаждения оттого, что из-за сплошной работы ему некогда было думать. Ведь и марафонцы, или, лучше сказать, менеджеры, испытывают наслаждение оттого, что им некогда думать, потому что они должны четко выделять себе эти вещества.

Бреннер все ездил, ездил и ездил. Каждый день от двухсот до трехсот километров по городу с таким движением. И если одна ездка в среднем семь или восемь километров, тогда это, погоди, сейчас… или, скажем для простоты, одна ездка десять километров. Тогда это от двадцати до тридцати ездок за день! От двадцати до тридцати раз за день уложить больного на носилки, поговорить с ним по-доброму, немножко отвлечь его от его недугов.

Потому как при двадцати — тридцати выездах в день в лучшем случае каждая десятая ездка относится к срочным вызовам. В лучшем случае ты два, ну три раза имеешь право сказать: если я сейчас нарушу правила и проскочу перекресток на красный, то тогда пострадавший может выжить, и тогда у троих детей по-прежнему будет отец, они смогут пойти в школу и поступить в институт, и парень станет учителем физкультуры, а девочка будет налоговым инспектором, а младшая очень умненькой, аттестат с отличием, высшее образование в рекордные сроки и потом должность главврача в Мехико.

Но только если я поднажму на красный. Только если я едва не зацеплю вон того пешехода. Но если я буду дожидаться, пока на светофоре окончательно погаснет последний отсвет красного, тогда он у меня, скорее всего, истечет кровью, и тогда уж точно у семьи начнутся материальные проблемы. И тогда какая уж тут учеба в институте. И никакого, конечно, места главного врача в Мехико, а место старшей официантки на Мехикоплац.

Но такие решения, как правило, исключение. Обычно бывает: чуть-чуть позаботиться, чуть-чуть поговорить по-доброму. А чаще всего даже этого делать не приходится. Чаще всего нужно просто выслушивать старых людей. По крайней мере делать вид, что слушаешь. Потому как они вовсе не хотят, чтобы их утешали. Они просто хотят в стотысячный раз затянуть под шарманку всю ту же старую песню.

И если так посмотреть, то водитель на «скорой» — даже интересная профессия, потому как ты кое-что можешь узнать про человека. Ты в стотысячный раз выслушиваешь шарманку старых людей, и они рассказывают тебе в сотый раз малейшие подробности их глубоко личных болячек. Как будто жизнь существует только для того, чтобы выдумывать для каждого его собственную болячку. Потому как они не ведают того, что ты, как водитель «скорой», узнаешь уже через пару недель: у всех ровным счетом одна и та же волынка.

Но волынка пациентов еще куда ни шло по сравнению с волынкой твоих собственных коллег. Потому что волынка коллег всегда невыносима.

Ну, скажем, к примеру, ссуда на строительство дома. Или репетитор для придурковатого ребенка. Или семейные дела.

Бреннер часто никак не мог взять этого в толк. Тебе выкладывают до мельчайших подробностей все как есть интимные подробности. Но с каждым днем это мешало ему все меньше. День этак на одиннадцатый — двенадцатый он практически перестал все это замечать. Марафонские выделения полностью нейтрализовали волынку коллег по работе.

Но обилие выделений — дело небезопасное. Потому как Бреннер впал в детство и стал подражать голосам, которые целый день слушал по переговорнику. Особенно квакающий голос Ханзи Мунца с каждым днем получался у него все лучше и лучше. И бывали моменты, когда он уже брюзжал на пациентов недовольным тоном, точно как Ханзи Мунц. Но опаснее всего было то, что в начале третьей недели он едва не пропустил мимо ушей, кто же так отделал его возле Golden Heart.

— На прошлой неделе я в отпуске был, — сказал ему Малыш Берти.

Боже ж ты мой. Главное — выделять свои вещества. Вечно эти люди со своим отпуском. И в самом деле, тут уж Бреннера упрекать не приходится.

— Ты ведь знаешь, эта идея про детективное агентство у меня из головы не выходит.

Боже мой. Вечно этот Малыш Берти со своим детективным агентством. Но с другой стороны, он и в самом деле чуть ли не самый приятный из всех. С помощью своих марафонских веществ Бреннеру удавалось не вслушиваться и все же вроде бы беседовать с Малышом Берти:

— Ты что, на пляже свое агентство детективное планировал устроить?

— Нет-нет, я и не уезжал никуда.

— Вот и правильно.

— Какой смысл в этих разъездах.

— Вот именно.

— Сегодня уже даже мусор и тот с места на место перевозят.

— Вот именно.

— Я всегда говорил, сегодня один мусор только и ездит, — рассмеялся Берти.

— Один только мусор, это хорошо сказано.

— Да к тому же при нашей профессии. И без того каждый день по триста километров ездишь.

Вот именно, Берти, подумал про себя Бреннер и уже очутился мысленно где-то совсем в другом месте, вроде мысленное путешествие. И тут надо вот что сказать: путешествия сейчас нередко критикуют, говорят, мол, массовый туризм и все такое, и люди ездят по всем свету и становятся все равно все более ограниченными. Но и мысленные путешествия стоило бы разок рассмотреть с критической точки зрения. Потому как, пока ты совершаешь такое вот мысленное путешествие, дома тебе в это время кто-нибудь может рассказывать, как три недели тому назад ты дошел до того, что схлопотал железобетонную затрещину.

Но вот ведь интересная параллель получается! Так же как при настоящем путешествии разные страны и люди начинают все больше походить друг на друга, есть такие мысленные ходы, благодаря которым даже во время мысленного путешествия в самые отдаленные уголки встречаешь только своих земляков и старых знакомых. Правду говорят, что мир — большая деревня. Но и мир мыслей — тоже большая деревня!

И пока Берти рассказывал ему: «Я здесь уже почти три года, сначала восьмитысячником, а теперь на постоянной ставке. Но ты ведь знаешь, мне бы хотелось иметь детективное агентство», — мысли Бреннера опять вернулись к фрау Рупрехтер, больной диабетом, за которой они как раз ехали, чтобы забрать ее в ЦКБ.

Пожилая женщина была так сильно больна сахарным диабетом, что щеки у нее стали прозрачными, как та тонкая бумага, на которой еще Библии печатают. И возраст, естественно, тоже библейский. И гнев библейский, потому как она была просто образцовая злобная перечница, просто как из книжки.

Каждый день ее доставляли в больницу и забирали оттуда. Вдова банкира, у этой такая страховка, что лучше и не спрашивай. И к тому же она уже пожертвовала две новейшие машины «скорой помощи». И если бы она вдруг потребовала, чтобы ее виллу в Дёблинге прицепили к машине «скорой» и таскали за ней день за днем, то им пришлось бы и это сделать.

Потом Бреннер забрал ее из отделения внутренних болезней, пока Берти ждал в машине. Но вот что интересно: на самом деле она была на пару лет старше, чем казалась во время мысленного путешествия. А кожа на щеках еще немножко тоньше. А гнев еще более библейский.

— Вы меня здесь еще и ночевать заставьте! — накинулась она на Бреннера, стуча своей палкой по каменному полу. Хотя Бреннер ради Рупрехтерши, как обычно, пришел на пять минут раньше.

Ему все это было нипочем, потому как марафонские вещества. И когда она завела свою вечную волынку про плохой обслуживающий персонал, Бреннер просто опять удалился в мысленное путешествие к Берти и начал слушать теперь, что рассказывал ему Берти пару минут назад, ну фактически мысленный видеоплейер.

— В начале акции «Восемь тысяч рабочих мест» у нас были общие курсы подготовки. Нас тогда было двадцать восемь человек. Несколько человек тогда попали в пожарную команду, кое-кто в дом престарелых, кое-кто в земельное правительство, по сути, это как альтернативная служба в армии, только добровольно и платят немножко получше. Парень один, с которым мы неплохо ладили, оказался в Союзе спасения. Я ему тут на прошлой неделе позвонил, может, он заинтересуется насчет того, чтобы со мной агентство детективное открыть.

Ужасная пулеметная очередь заставила Бреннера отвлечься от своих мыслей. Это была клюка фрау Рупрехтер, она нервно колотила ею по каменному полу, прямо как швейная машинка.

Потому как она точно заметила, что Бреннер не слушает. Она все еще жаловалась ему на безалаберность медицинского персонала. И госпожу Рупрехтер вовсе не заботило, что про мертвых нельзя говорить плохо. Потому как она прошлась даже на счет Ирми, которая многие годы была ее домашней медсестрой. Можно было подумать, она сердита на Ирми за то, что та позволила застрелить себя. Фактически наглость какая, в свои девяносто лет фрау Рупрехтер приходится привыкать к новой сиделке.