Дорога на Тмутаракань - Олег Аксеничев

Молодой жених, облаченный в парадный доспех, был схож с Георгием Победоносцем на иконе византийского письма, такой же стройный, с еле пробивающейся бородкой, золотистой, в цвет княжеского шлема и пластин, приклепанных на груди кожаной безрукавки. Его руки с тонкими пальцами, на которых еще не загрубела кожа, пока еще равно были привычны к рукояти меча и пергамену книг, но еще совсем не знали женского тела. В волнении от неведения они иногда мелко подрагивали, и юный жених старался тогда спрятать свои ладони от излишне пристальных взглядов родственников и гостей.

Сидевший по левую руку от жениха князь Всеволод Святославич, грозный Буй-Тур, косился пьяным птичьим глазом на племянника и похмыкивал с явным одобрением, пряча усмешку за вислыми усами и поднесенным к губам кубком. Курские кмети, следившие за своим господином с не меньшей любовью, чем жених за невестой, тотчас начинали горланить очередную величальную молодым, и пропорционально количеству выпитого пожелания становились все менее двусмысленными, окрашивая щеки Гурандухт румянцем.

Дочь Кончака была воистину прекрасна. Как описать красоту восточной женщины, кровь и плоть которой впитали лучшее от всех древних народов, переплавив в горниле чувственности разрозненные частицы прекрасного в цельный шедевр? Сравниться с женщиной Востока может лишь восточная поэзия, жаркая, как песок пустыни, и терпкая, как рассыпавшийся по ветру мешок пряностей.

Любимая так хороша!Лицо светлей луны,что в полнолуние взошлаи смотрит с вышины,А плечи – смуглые чуть-чуть,а кожа так тонка,а губы ласковы, а грудь —свежа и высока.

Омар ибн Аби Рабиа написал эти строки в Мекке за полтысячелетия до брачного пира путивльского князя, еще раз доказав скептикам, что настоящим поэтам Всевышний дарует способность провидеть будущее. Или писать так, что свежесть слов не потускнеет, подобно золоту, в веках – как знать… Осмелюсь ли истолковать Божественную волю?..

Гурандухт была уверена, что отец не оскорбит ее выбором жениха, и не испытывала сомнений, соглашаясь на династический брак с русским князем. Она готовилась к тому, чтобы стать своему нареченному примерной женой, но любви в ее сердце до этого вечера не было, только – долг. Но даже дочь великого хана ждет в мечтах своего принца, и Гурандухт повезло – она его встретила наяву. Князь путивльский стал лучшим в битве, он был силен, ловок, проворен, он был умен, что доказал на речной переправе, сумев опрокинуть половецкий заслон из заранее проигранной позиции. И он был красив. А еще – похож на Кончака, такой же светловолосый и голубоглазый. Такой же… надежный, Гурандухт заранее уверила себя в этом.

Теперь, на пиру, юная ханская дочь, сидевшая по правую руку от жениха, неотрывно смотрела на него, укрывшись занавесом длинных ресниц, не замечая, как переглядываются между собой отец и дядя нареченного, Игорь Святославич и Буй-Тур Всеволод.

К счастью, Гурандухт ни разу не поймала взгляд еще одного старого знакомого, нежданная встреча с которым и предопределила, возможно, ее судьбу. Лекарь и хранильник Миронег держался подальше от молодых, присоседившись к курским кметям, с которыми успел перезнакомиться в вятичских лесах. Выбрав себе место с внешнего края расстеленных по земле ковров, заменявших и скатерти, и столы, он исправно опорожнял наполненные вином чаши, улыбался, когда это было нужно, подхватывал песню не хуже прочих, но глаза прятал.

В глазах Миронега притаилась смерть. Гибель этих людей, так беспечно пирующих, не зная своей скорой участи.

А Миронег – знал. Его, последнего хранильника на Руси, посещали боги и сверхъестественные существа и делились сокровенным.

Даром прорицания, предвидения будущего, боги издавна наделяли людей, достойных особо жестокого наказания. Миронег ослушался богов и должен был расплатиться за это.

Печальное настроение Миронега заметил только один из присутствовавших на свадебном пиру, да и тот, собственно, был, что называется, гостем незваным, а оттого – излишне, быть может, наблюдательным. Болгарин Богумил тихонько сидел неподалеку от лекаря, бережно придерживая расписную глиняную чашу, до половины наполненную вином, и с интересом глядел на невиданное им действо. Сам же болгарин, признаться, никого не интересовал, сидит себе – да и пускай сидит, жалко, что ли, иначе могли возникнуть совершенно не нужные Богумилу вопросы. Отчего, к примеру, паломник только подносил ко рту чашу, так и не пригубив оттуда ни разу?

Среди пьющих трезвый – подозрителен…

А небо над пиршественной поляной темнело, чувствуя властное приближение вечера. Потянуло прохладой, остудившей излишне разгоряченных на пиру гостей.

– Время, – сказал сам себе Буй-Тур Всеволод.

Он поднялся, деликатно прозвенев кольчугой, которую так и не снял за день, по беспечности ли или от большого ума – не ведаю. Мягкие подошвы княжьих сапог прошелестели по траве за спиной жениха и затихли за невестой.

– Время, – громко сказал Всеволод, обращаясь к дочери Кончака.

Гурандухт вздохнула и закрыла глаза.

Буй-Тур Всеволод медленно приподнял накидку, лежавшую до того на плечах Гурандухт, расправил ее и подбросил невысоко над головой невесты. Присмиревшие гости с надеждой и тревогой следили за полетом невесомой ткани. Поверье говорило – как накидка ляжет, так и жить молодым. Жизнь ведь всяко поворачивается, кому прямо, как степь, а кому и комом, неприкаянным перекати-полем.

Плат падал ровно, словно его держали в воздухе невидимые руки. Вот он коснулся покорно склоненной головы невесты и мягко, ласково закрыл ее лицо и заранее подобранную косу. Гул одобрения, раздавшийся со стороны пиршественных ковров, заглушил для большинства шепот трубечского князя:

– Эка невидаль, да мы у себя в Курске, когда диких коней ловим, и не то проделываем…

Гурандухт, однако, расслышала и негромко фыркнула, принимая шутку. Через мгновение она уже всерьез поперхнулась, потому что Всеволод, продолжавший стоять у нее за спиной, потянул концы опустившегося покрывала на себя, плотно облепив им лицо невесты.

– Нет лица – нет человека, – громко, обращаясь ко всем, произнес князь. – Объяснить, братья, что это значит?

Хмельной гул можно было перевести как угодно, от согласия слушать пояснения до жизнерадостного посыла куда подальше оратора, мешающего благородным господам воинам наслаждаться дармовой выпивкой. Буй-Тур Всеволод выбрал первый вариант истолкования.

– Это значит, – продолжил князь, – что отныне у князя путивльского Владимира нет невесты… Нет!.. Потому что нехорошо, – добавил Буй-Тур, ядовито усмехаясь, – когда невеста есть у того, кто женат.

Под продолжительный хохот Всеволод сорвал накидку с лица Гурандухт, едва не задохнувшейся в бесплодных попытках продышаться сквозь хотя и тонкую, но плотную ткань. Безжалостно смяв накидку, Буй-Тур бросил ком на колени тихо сидящему жениху.

– Возьми! – приказал князь трубечский торжественно, словно то была не ткань, а драгоценное оружие. – И пусть мы, сопровождавшие сюда тебя либо невесту, станем последними, кто видел ее с непокрытой головой!

Со стороны половецких веж, стоявших, как казалось, пустыми и забытыми, раздалась заунывная песня. Чистые девичьи голоса пели на тюркском о прекрасной лебеди, покидающей навсегда свой стан… Подруги и служанки невесты, безмолвно, как требовал обычай, ожидавшие в юртах, вышли, чтобы забрать Гурандухт с собой и переодеть, как прилично замужней женщине.

Жених и невеста поднялись. Владимир Путивльский, продолжая держать в левой руке покрывало своей невесты, свободной рукой потянул книзу конец кожаного ремешка, удерживавший косу Гурандухт у затылка. Ремень легко подался, и тяжелый поток освобожденных волос опустился до пояса девушки.

У юного князя зашлось дыхание. Только что он первый раз прикоснулся к своей невесте, красивой настолько, что она казалась плодом воображения. Но разве у призраков волосы пахнут полынью? Может ли морок щекотать подушечки пальцев так, что сердце стремительно падает вниз, к примятому степному разнотравью, падает, и все не может долететь до низа, и падает, падает через щекочущую пустоту, наполненную до отказа щемящим чувством, и мчится наверх, заставляя кружиться голову, и падает… Господи, как же это?!

– Коса, – прошипел, обращаясь к племяннику, Буй-Тур. – Коса…

Мальчик ошалел от происходящего, а обычай требовалось блюсти. И дядя, бывший главным распорядителем на свадьбе, обязан был прийти на помощь. Он уже испытал подобное, жизненный опыт – дело хорошее.

Пожившему на свете князю трубечскому и курскому по осени должно было исполниться тридцать лет.

С трудом разлепив запекшиеся от волнения губы, Владимир Игоревич сказал, обращаясь к невесте:

– Пока была одна, то и коса – одна. Теперь нас двое, и кос – тоже две. Принимаешь?