Говорящий ключ - Виктор Кирюшкин

— Вижу, наши гости не знают, куда пойти, — как-то особенно приветливо улыбаясь, сказала она, подойдя к Нине. — Вас я уже знаю, вы радистка экспедиции. Мне ваш начальник рассказал о вас. Я тоже радистка, работаю здесь на метеорологической станции. Зовут меня Ингой.

Через полчаса все трое уже чувствовали себя настоящими друзьями. Инга повела их в переулок, соседний с тем, где находилось правление колхоза. Здесь в закутке между двумя домами, кончающемся глухим забором, позванивая цепью, ходил бурый раскормленный медведь. Его шерсть лоснилась. Маленькие глаза плутовато поглядывали на людей, от которых его отгораживала лишь деревянная перекладина, прибитая к стенам домов. В углу, стояла грубо сколоченная будка.

— Миша, Миша! — позвала Инга, протягивая руку.

Медведь тотчас приподнялся на корточки, свесил голову набок, умильно поглядывая в ожидании подачки.

— Нет ничего, мишенька, завтра принесу, дорогой, — Инга показала пустые руки. — Вот ведь зверь, а все понимает. Его в позапрошлом году охотники из тайги принесли. Маленький был, карапузик... А сейчас целый медведище. Скоро его отправят в зоологический сад. В Москву поедет миша.

— В Москву... А медвежий праздник? — спросил Муравьев. — Я слышал, что медведя убивать будут.

— Медвежий праздник! — Инга рассмеялась. — Я его в детстве видела, а теперь, думаю, больше не увижу.

Инга, прислонясь к перекладине и запустив руку в густую шерсть медведя, рассказала друзьям, что за праздник сегодня в селе. Медведь, довольный лаской девушки, терся головой о ее ногу и глухо урчал.

— Разве можно такого красавца убить? Он у нас совсем ручной. Кроме собак, никого не обижает. Собак, правда, недолюбливает: надоедают они ему. Бороться любит, просто удивительно. Если его поборют, то немного сердится, надо его тогда чем-нибудь угощать — пряником, конфетой. Он поборет — рад, даже глаза блестят. Побежденного не отпустит, пока тот не угостит его чем-нибудь.

— Хитрый мишка, — рассмеялась Нина. — Сам победил — приз давай, премию. Его победили — тоже премию. Без ошибки действует. Может быть, поборешься с ним, Афанасий?

— С таким лешим?.. Что я — с ума сошел? Вот Дашута и разговаривать бы с ним не стал. Сразу положил бы на обе лопатки. Тот сильней любого медведя.

Инга рассказала несколько забавных историй о мишке. Как-то раз зверь оборвал цепь, забрался на дерево и запутался там в обрывке цепи. Чуть не задушился. Много трудов стоило освободить перепуганного, ревущего зверя. Сойдя с дерева, он сразу же убежал в свой закуток.

— Плохо одно, — говорила девушка, — научили нашего мишку водку пить. Зимой охотники, как придут из тайги после удачной охоты, сами выпьют и его угостят. Да и каждый праздник не забывают мишу, угостят обязательно. Пойдемте в клуб, скоро начнется вечер.

В конце переулка показался раскачивающийся из стороны в сторону человек. В карманах его пиджака торчали бутылки. Нина узнала в нем Марченко, получившего-таки премию за волка, и подтолкнула Афанасия. Тот, сообразив в чем дело, подхватил Ингу под руку, увлек ее за собой. Нина облегченно вздохнула. При выходе на улицу она оглянулась. Марченко не было, он куда-то исчез. Афанасий, несколько раз порывавшийся что-то спросить у Инги, осмелел.

— У вас в селе шаман есть?

— Шаман, конечно, есть — глаза девушки заискрились лукавством. — В прошлом году его купили для улучшения породы скота. Еле довели за триста километров, по бездорожью.

— Шамана купили? Да ведь он человек! — воскликнул Афанасий.

— Зачем человек, бык породистый на молочнотоварной ферме.

— Значит, настоящего шамана уже нет?

— Почему нет? Тоже есть. Только он сейчас сторожем на нашей метеорологической станции работает и давно уже не шаманит. Такой плутоватый седенький старичок, совсем непримечательный. — Инга на секунду о чем-то задумалась, в глазах погасли озорные огоньки. — Почему вас интересует шаман, медвежий праздник?.. Все, о чем мы уже забывать стали, а вот библиотеку, школу и даже электростанцию вы оба не заметили, — сказала она.

— Библиотека, школа... да мы все это знаем, видели много раз, сами учились, а живого шамана не встречали.

— И не встретите больше. Разве в книгах да в кинофильмах о прошлом. Сегодня у нас в Качанде вспыхнет электрический свет. Вот наша электростанция, зайдемте.

Они вошли в здание. В помещении было довольно светло от нескольких керосиновых ламп. Посредине его поблескивала новыми частями паровая машина. Рядом с нею стоял генератор, а против него, у стены, новенький распределительный щит с рубильниками и приборами. Высокий эвенк, лет тридцати, в праздничном костюме нетерпеливо поглядывал на стенные часы. Двое других работали у машин. В топке гудело пламя. Механик стоял у распределительного щита. Увидев гостей, он, радостно улыбаясь, сказал:

— Еще один час потерпите, товарищ Инга... Всего часик. Ведь целые века обходились без электричества, обойдемся как-нибудь и в этот последний час. Правда?

— Каким образом вы доставили сюда через тайгу, горы, бездорожье это оборудование? — удивилась Нина.

— Дорога у нас есть... зимой. Райисполком дал трактор, а мы послали людей, чтобы расчистить путь где надо, — ответил механик. — Каждую зиму наш колхоз отправляет в район до трехсот оленьих нарт с мясом, меховым сырьем и меховыми изделиями, ведь у нас тысяч семь оленей. Обратным путем эти нарты доставляют продукты, товары. Вот таким обозом и шел трактор... Я сам ездил. Да разве одну электростанцию мы привезли? А лесопильную раму, а радиоузел? Да еще целую библиотеку в три тысячи книг. Теперь у нас не колхоз, а настоящий университет. — Последние слова механик произнес с видимым удовольствием.

Нина подумала, что, пожалуй, он прав, и таежное село Качанда становится для эвенков университетом новой жизни.

Клуб, самое большое здание села, был переполнен. На праздник пуска электростанции собралось все взрослое население Качанды. На стенах просторного помещения и столах, покрытых белыми скатертями, горели керосиновые лампы. Сегодня они были еще нужны, а завтра заботливые хозяйки поставят их куда-нибудь в дальний угол, по соседству с жирником, отжившим свой век еще раньше. Ломились столы от обильного угощения, хозяева и гости в ожидании начала торжества вели задушевную беседу. Большаков, Юферов и Воробьев занимали почетные места за первым столом, где разместились знатные люди колхоза. У многих на груди виднелись ордена и медали, заслуженные в дни Отечественной войны и в мирном труде. Председатель Хабаров, еще более подтянутый, чем днем, и по-особому торжественный, поднялся на трибуну.

— Сегодня мы зажигаем лампочку Ильича, — сказал он просто, и его голос был слышен в самом дальнем углу клуба. — Мне хотелось бы бросить взгляд в прошлое, чтобы еще ярче увидеть не только настоящее, но и будущее. Наш заведующий клубом пишет книгу об истории эвенков. Попросим его прочитать несколько страниц.

Откинув назад падающие на глаза волосы, из-за стола поднялся высокий человек. В зале воцарилась глубокая тишина. Перелистав первую страницу, он стал читать громко, отчетливо, на русском языке, чтобы было понятно и гостям.

— В тысяча шестьсот тридцатом году красноярский казак Иван Москвитин открыл Ламское (ныне Охотское) море и основал Усть-Ульинский острожек. Через тридцать лет весь Охотский край был присоединен к России. Первые русские землепроходцы застали здесь кочевые племена, жизнь которых даже бывалым казакам показалась особенно отсталой. Наши предки одевались в звериные шкуры, промышляя зверей с помощью лука и стрел. Со времен Москвитина до Октябрьской революции прошло почти триста лет. Путешественники, посетившие Охотское побережье перед Октябрем, увидели ту же отсталость эвенков, что и Москвитин. Кочевые племена за это время вымерли на две трети. Там, где стоит наше село Качанда, до революции находилась церковь да два деревянных дома, принадлежавших попу и скупщику пушнины. Наши отцы и деды, из которых многие сидят здесь, жили в юртах и приезжали в Качанду лишь для продажи мехов да на праздники. О школе, больнице, клубе, конечно, понятия не было. В дореволюционной энциклопедии было написано, — Громов открыл заранее заложенную книгу. «… Громадное большинство тунгусов живет очень бедно. Случаи голодной смерти среди них чаще, чем среди какой-либо из других сибирских народностей, и нередко гибнут не только отдельные лица, но и целые семьи и даже маленькие роды.

Причиной этого является их бесхозяйственность».

Вывод «ученого» о «бесхозяйственности» эвенков показался присутствующим настолько нелепым, что в зале долго стоял смех. Да и как было не смеяться людям, у которых на груди были ордена и медали, полученные за доблестный труд, если колхоз имел миллионные доходы от своего обширного хозяйства, если каждый из колхозников был зажиточным.

Дав стихнуть веселью, вызванному мрачными выводами энциклопедиста, Громов продолжал: