Дневник мага - Пауло Коэльо

Я указал Петрусу на эту парочку. Понаблюдав некоторое время за тем, как они переглядываются, Петрус поднес к губам отставленный было стакан с вином и сказал только:

— Они ведут себя так, будто стыдятся своей любви.

Какая-то девушка, сидевшая рядом, вовсю таращила глаза на меня и Петруса. Она была примерно вдвое моложе нас. Петрус поднял стакан, будто произнося тост в ее честь. Девушка смущенно засмеялась, потом указала на сидящих неподалеку родителей, очевидно показывая, что она не может к нам подойти.

— А вот и красивая сторона любви, — промолвил Петрус. — Любовь к двум чужакам, которые явились неведомо откуда, а завтра продолжат странствие по тому огромному миру, в который она мечтала бы попасть.

По тому, как он говорил, было заметно, что вино уже подействовало и на него.

— Сегодня мы поговорим о Любви! — воскликнул мой проводник чуть громче, чем следовало бы. — Давайте поговорим о настоящей Любви, той, на которой держится этот мир, той, что делает людей воистину мудрыми!

Хорошо одетая женщина, шедшая мимо нас, казалось, вообще не обращала внимания на праздник. Она переходила от стола к столу, выравнивая на них бокалы, посуду и столовые приборы.

— Ты видишь эту женщину? — вопросил Петрус. — Ту, что следит за приборами и выстраивает их в ряд? Ну, как я и говорил, у Эроса много ликов, и это один из них. Так выглядит один из вариантов несчастной любви — разочарование. Эта женщина, конечно, поцелует жениха и невесту, но про себя твердо уверена, что брак — это петля на шее. Видишь, она пытается выправить мир вокруг, выравнивая даже тарелки на столах, и занята она этим потому, что у нее самой внутри царит полный беспорядок. А вот так, — он указал на супружескую чету: муж ничем особенно не выделялся, а жена была накрашена сверх меры и носила замысловатую прическу, — так выглядит общепринятый Эрос. Дань общественным условностям без намека на страсть. Жена принимает свою роль, разрывает все связи с миром и отказывается от Правого Боя.

— Что-то, Петрус, в твоем изложении многовато горечи. Разве никто из них не может быть спасен?

— Конечно, может. Та девушка, что таращилась на нас, или молодежь, что танцевала, — эти пока понимают, что такое Эрос Добра. И если они смогут не поддаться лицемерному отношению к любви, каким грешило старшее поколение, наш мир станет совсем другим.

Он указал на пожилую пару, сидящую за одним из столиков.

— И еще вот те двое. Они — не то что другие — не позволили заразить себя общей фальшью. Видишь, они похожи на крестьян. Голод и нужда требовали от них, чтобы они работали рука об руку. Они выучились тому же, что ты изучаешь как практики RAM, хотя никогда даже о них не слышали. Они черпают любовь из своего труда, в нем обретают силы, нужные для нее. В этом случае Эрос показывает свой самый прекрасный лик, поскольку сливается с Филосом.

— А что это такое?

— Филос — это любовь, принимающая облик дружбы. Это то, что я испытываю к тебе и многим другим людям. Когда перестает блистать огонь Эроса, от распада брак спасает Филос.

— А Агапе?

— Об этом пока рано говорить. Агапе присутствует в обеих других формах любви — ив Эросе, и в Филосе, — но для тебя это пока всего лишь слова. Давай-ка лучше присоединимся к общему веселью, а о Любви Всеобъемлющей говорить не будем.

И Петрус налил еще вина.

Праздничное настроение, царившее на площади, было заразительно. Петрус сильно охмелел, и я был сначала несколько удивлен. Но потом вспомнил, как однажды он мне объяснял, — практики RAM имеют смысл лишь в том случае, если они под силу обычным людям.

И в этот вечер Петрус казался мне самым обычным человеком, неотличимым от тех, кто нас окружал. Он был приветлив и дружелюбен, хлопал всех по плечу и болтал со всеми, кто желал с ним поговорить. Немного позже он напился так, что мне пришлось взять его под руку и препроводить в гостиницу.

По дороге я успел осмыслить сложившуюся ситуацию. Вот я веду своего проводника. И в этот миг вдруг понял: ведь на протяжении всего путешествия Петрус ни разу не приложил ни малейших усилий, чтобы выглядеть значительней, мудрей, безгрешней, чем я. Он всего лишь передавал мне свой опыт в практиках RAM. Но притом постоянно подчеркивал, что сам он — такой же, как все те, что знавали и Эрос, и Филос, и Агапе.

И это придало мне сил.

Путь Сантьяго принадлежит обычным людям.

Воодушевление

Если я говорю языками человеческими и ангельскими… Если имею дар пророчества… и всю веру, так что могу и горы передвигать, а не имею любви — то я ничто».

Петрус опять цитировал св. Павла, который, по его мнению, лучше всех передавал людям слова Христа. Все утро мы шли вперед, а после обеда устроились на берегу речки порыбачить. Ни одна рыба не клюнула, но Петруса это нисколько не волновало. По его мнению, рыбная ловля является основным символом отношений человека и мира: мы знаем, чего добиваемся, и при должном упорстве добьемся своего, а вот когда дойдем до цели — это уж зависит от помощи Божьей.

— Перед тем как принять важное решение, полезно предаться какому-нибудь неторопливому и созерцательному занятию, — заметил Петрус. — Буддийские монахи слушали, как растут горы, а вот я предпочитаю удить рыбу.

Но в такой зной даже красные ленивые рыбины, плававшие почти у самой поверхности воды, наживку заглатывать не желали. Смена места не помогала. А потому я решил лучше прогуляться по ближнему лесу. И дошел до самых ворот старого заброшенного кладбища, примыкавшего к реке, — ворота эти были невероятно огромными и совершенно не соответствовали размерам того маленького клочка земли, что был отведен под кладбище, — а затем вернулся обратно к Петрусу, который продолжал сидеть с удочкой. Я поинтересовался, знает ли он что-нибудь про это кладбище.

— Ворота в старину вели в госпиталь для пилигримов, — ответил он. — Он давно закрылся, а потом кому-то пришла в голову идея использовать их в качестве ворот и устроить за ними кладбище.

— Которое тоже оказалось заброшенным.

— Верно. Все в этом мире недолговечно. Когда я поведал ему, как отвратительно он вел себя вчера на свадьбе, осуждая всех присутствующих там гостей, Петрус изумился. Он начал меня уверять, что все, о чем он говорил вчера, не больше и не меньше того, что мы с ним испытали в жизни сами. Все мы ищем Эрос, и затем, когда Эрос превращается в Филос, думаем, что любовь умерла. И не понимаем, что именно Филос может привести нас к высшей форме любви — к Агапе.

— Расскажи мне о ней, — попросил я.

Петрус ответил, что говорить об Агапе не имеет смысла — ее надо пережить. И сегодня, если удастся, он попытается показать мне одну из сторон Агапе. Но чтобы это удалось, окружающий нас мир — так же как с рыбной ловлей — должен быть на нашей стороне, чтобы помочь нам достичь желаемого.

— Вестник помогает тебе, но есть такое, что находится за пределами власти и Вестника, и твоих желаний, и тебя самого.

— И что это за вещь?

— Божья искра. То, что принято называть — Удача.

Когда солнце немного ослабило свой нестерпимый жар, мы снова вернулись на Путь Сантьяго. Он шел через поля и виноградники, совершенно безлюдные в этот час. Мы пересекли шоссе — тоже совершенно пустынное — и снова двинулись лесом. В отдалении виделся пик горы Сан-Лоренсо, самой высокой точки королевства Кастилия. Я очень сильно изменился с того времени, как впервые встретился с Петрусом в Сен-Жан-Пре-де-Пор. Бразилия и все мои начатые и брошенные на полдороге дела, которые раньше так меня беспокоили, теперь позабылись начисто. Единственное, что оставалось живо, была моя цель, и каждую ночь я вел долгие разговоры с Астрейном, становившимся все яснее и ближе.

Я видел, как он неизменно присаживается рядом, я заметил, что правое веко его подергивается нервным тиком, а когда я повторял свои доводы, чтобы убедиться — он понял, на губах у него возникала презрительная улыбка. Еще несколько недель назад — в начале паломничества— я всерьез опасался, что не смогу дойти до конца Пути. В тот день, когда мы проходили через Ронсеваль, меня охватывала глубокая тоска от всего предстоящего, и мне хотелось немедленно попасть в Сантьяго, вновь завладеть своим мечом и вступить в то, что Петрус называл «Правый Бой». Но теперь все блага цивилизации, с которыми так трудно было расстаться, позабылись. И в эту минуту меня занимали только солнце над головой да неистовое желание познать Агапе.

Мы спустились к ручью, перешли его, с огромным трудом выбрались на крутой берег. Должно быть, раньше здесь с ревом текла полноводная и бурная река, буравившая землю в поисках тайн, скрытых в ее глубоких недрах. А теперь она стала ручейком, который можно было перейти вброд. Но вырытый ею глубокий каньон — главный итог ее трудов — сохранился, так что подняться на противоположный берег было совсем нелегко. Верно сказал Петрус несколько часов назад: «Все в этом мире недолговечно». — Петрус, а ты когда-нибудь любил?