Метамодернизм. Будущее теории - Джейсон Ānanda Джозефсон Шторм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есть также веские причины для дальнейшего разграничения понятий "быть" и "существовать". Поясним, что английский язык довольно необычен тем, что "to be" - это и предикативный, и экзистенциальный глагол. Мы используем "to be" как для описания свойств вещей (the crow is black), так и для предположения, что что-то существует (the crow is, or there is a crow). Но предикация и существование не обязательно должны быть объединены, и в ряде языков (например, в немецком, французском, японском) для этих двух способов используются разные глаголы. Это свидетельствует в пользу того, что мы можем делать истинные предикативные высказывания "быть" о несуществующих объектах. "Серебряная гора сделана из серебра" может показаться дефинитивно истинной, даже если такой горы не существует. Аналогичные аргументы выдвигались и в отношении свойств математических объектов. Если не принимать во внимание споры о философии математики, то, на мой взгляд, это говорит о том, что наличие свойств (предикативное бытие) следует отличать от некоторого голого понятия существования как такового.
Все это подводит к тому, что, помимо того, что мы говорим о разных способах реального, имеет смысл говорить и о разных способах существования. Я не подразумеваю под этим выражением ничего особенно загадочного. События, например, существуют не так, как существуют объекты. О событиях часто говорят, что они состоят из "временных срезов", в то время как объекты обычно рассматриваются как существующие в терминах их материализации. Существование или несуществование отсутствий (таких как тени, молчание, трещины и дыры) часто рассматривается как парадоксальное (существует ли трещина в Lib- erty Bell?), но мы можем решить это, сказав, что отсутствия существуют в паразитическом или негативном режиме. Вымышленные персонажи существуют в терминах того, что они были представлены (а вымышленные объекты имеют репрезентацию), так же как физические объекты имеют существенные свойства). Действительно, это, кажется, решает проблемы того, как возможна ссылка на вымышленных персонажей. Вымышленные персонажи существуют в своем представлении, но их свойства зависят от канона (что, конечно, является причиной многочисленных споров о том, что считать каноном). Мы можем думать о биологических сущностях как о существующих в том смысле, что они живы в данный момент.
Этот список ни в коем случае не является исчерпывающим, но он предлагает направление, которое станет важным. Если социально сконструированные вещи реальны, существуют ли они? Если да, то каким образом? В последующих главах мы рассмотрим эти вопросы и тем самым ответим на вопрос, как именно работает социальное конструирование.
Часть 2: Онтология процессов
2: Концепции дезинтеграции и стратегии сноса
Антропология мертва. В своей сигнальной идее, концепции культуры, и через нее, антропология на смертном одре, похоже, намерена продолжать существовать еще какое-то время, хотя бы в рамках других дисциплин и других дисциплинарных образований и через них. Следовательно, мы пишем вслед за антропологией, преследуемые ею.
СКОТТ МИХАЭЛС ОН И ДЭВИД ДЖОНСОН, Поминки по антропологии: внимание к концу культуры
Призрак "конца социального" как такового [неизбежно] сопровождался концом социальных наук.
Питер Вагнер, История и теория социальных наук
Аналитические концепции распадались на протяжении всей истории человеческих наук. Раньше религиоведение могло предполагать объект анализа. Наш методологический плюрализм и глобальный охват поддерживались постулированием существования "религии" как универсального аспекта человеческого опыта, встречающегося во всех культурах. Часто считалось само собой разумеющимся, что существуют различные "религии", которые якобы имеют общую сущность, функции или, возможно, даже происхождение. Такая позиция не только организовала факультеты религии, но и была поддержана другими дисциплинами, такими как философия и политология, которые были склонны признавать универсальность религии, даже если они отличали от нее свои дисциплинарные объекты. В течение значительного периода времени особой задачей религиоведения было углубление понимания природы религии. Но эти дни давно прошли.
На протяжении почти шестидесяти лет множество теоретиков оспаривали единство религии и ее полезность как аналитической категории. Возможно, это удивит читателей из других дисциплин, но большинство ученых, получивших образование в области религиоведения, сегодня считают наивным предполагать "религию" как понятие. Действительно, в то время как американские кафедры религии все еще структурированы так, как это было в те времена, когда мы постулировали "мировые религии" с единой сущностью, целое поколение ученых сформировалось в контексте утверждений, что "для религии не существует данных" и что "религия - это исключительно творение ученого", не имеющее "независимого существования помимо академии". Вопрос все еще остается спорным, но во многих кругах отрицание "религии" как аналитического объекта приближается к консенсусу.
Это ставит перед нашей дисциплиной особую задачу. У религиоведения нет особой методологии. У нее нет особого подхода. Она не учит никаким конкретным техническим навыкам. У нее нет основных принципов. У нее нет единого предметного языка. У него нет четко разграниченной географии, народа или временного периода. Единственное, что нас якобы объединяет, - это наша приверженность к категории - религии, в которую мы больше не верим.
Как и многие другие дисциплины, религиоведение переживает кризис. Столкнувшись с распадом нашего объекта, ученые пытаются подкрепить "религию" ссылками на все более ошибочные основы, такие как феноменологический опыт, эволюционная психология и культурно постулируемые сверхъестественные агенты. Эти попытки, хотя и с благими намерениями, кажутся мне похожими на профессора философии из Трирского университета, который построил сложный планетарий с водяным колесом и запутанной системой шкивов и винтов в попытке отстоять классическую центральность Земли, прослеживая орбиту Солнца как планеты с Венерой и Меркурием в качестве ее спутников. Пытаясь спасти базовые рамки изучения религии, дополняя их изнутри, я опасаюсь, что эта дисциплина рискует приступить к аналогичной процедуре - вычерчиванию одного птолемеевского эпицикла за другим в защиту иллюзорного центра.
Перед лицом различных скептических замечаний по поводу нашей центральной категории может показаться, что у нас есть только два варианта: либо мы можем бесконечно повторять акт деконструкции, либо продолжать добавлять "эпициклы", переопределяя наши основные категории таким образом, чтобы все дальше и дальше отходить от их обычного употребления. Ни то, ни другое не приведет нас далеко.
Но у меня есть сообщение для моих коллег-религиоведов: наша дилемма не так свежа, как кажется на первый
