Открытие Сибири - Алексей Окладников

В свое время выдающийся исследователь древнейших культур Кавказа и в особенности первобытной религии кавказских племен академик Н. Марр опубликовал изображения загадочных, гигантских по размерам изваяний, которые встречались в пустынных нагорьях Армении вблизи источников и около пастбищ, где веками пасли свой скот кочевники. Вишапы Кавказа имели, как показал Марр, рыбьи головы и туловища совсем как у нашей «академической» стелы. И точно так же образ рыбы на них дополнен изображениями водных струй и бычьих рогов — символами «нижнего мира» в первобытном эпосе кавказских народов. На вишапах есть знаки солнечного характера, в том числе кресты, птицы весны и плодородия — аисты.

Как полагают исследователи, вишапы были высечены людьми бронзового века, то есть принадлежат той же большой культурно-исторической эпохе, что и каменные идолы окуневской культуры.

Есть и другие аналогии. На этот раз далеко на юго-западе от Оби и Новосибирска. Это многочисленные «оленные камни» Тувы, Монголия и степного Забайкалья, о которых в связи с вишапами писал ученик Н. Марра академик И. Мещанинов.

Так из тьмы времен встают контуры великого культурного синтеза, возникшего вместе с кочевым бытом первых номадов (кочевников) в те времена, когда Кавказ служил им мостом между Азией и Европой.

Самое выразительное свидетельство этому — замечательная находка в Академгородке, в которой солнечные круги и личины окуневской культуры так неожиданно сочетаются с образами кавказской рыбы-вишапа и скифского оленя.

Не отсюда ли, не с берегов ли Оби, двинулись в свои дальние походы на восток и запад новые поклонники;: солнечной рыбы-божества?

Если «солнечный идол» Академгородка ведет исследователей прошлого Северной Азии с юга Сибири ещё дальше на запад и на юг, то не менее интересны перспективы, которые в том же бронзовом веке и в то же время — в II–III тысячелетии до нашей эры открываются отсюда, с берегов Оби и Томи, на север и на восток Северной Азии. Последнее десятилетие вызвало новые идеи, новые мысли о процессах, которые происходили в лесных областях: сибирской тайге, в Приуралье и в европейской части России.

Здесь, в лесах, лишь изредка встречаются отдельные бронзовые предметы, явно доставленные из степных металлургических центров: карасукские по типам меч и кинжалы, такие же литые бронзовые втульчатые топоры-кельты, наконец, типичные скифские котлы. Керамика же совершенно иная. В корне отличны от окуневских или татарских памятники наскального искусен.

Внимательно вглядываясь в многочисленные, но характерные бронзовые изделия из тайги, а также изображения, например, обнаруженные на скалах Саган-Зас в районе Байкала, можно наблюдать интереснейший факт.

Бронзовые топоры-кельты в тайге имеют не собственно карасукский облик, а ближе всего к найденным на Урале и в Поволжье, связанным с лесными культурами бронзового века. Культуры эти получили у В. Городцова по первым находках наименование сейминских, а позже сейминско-турбинских (по могильнику у деревни Турбиной на Урале). Такие же связи с лесными районами Западной Сибири и лесной полосы Вое точной Европы обнаруживаются в петроглифах Байкала.

Существовал, следовательно, в лесах Евразии своего рода второй коридор, параллельный степному, по которому распространялись культурные влияния, протекал процесс взаимосвязей и взаимодействия.

Без учета такого взаимодействия не понять и столь важное явление в духовной жизни лесных племен, как шаманизм. Не случайно же и в бронзовом литье, и на петроглифах-писаницах именно в этом направлении, вдоль пути «сейминских бронз», обнаруживаются образы шаманов и шаманских духов в характерном облачении, с рогами на головных уборах. Писаницы с шаманами встречаются на скалах у Байкала, в низовьях Ангары, на реке Томи и в Приуралье. Такие же образы видны на керамике: рогатые человечки с поднятыми вверх руками, адоранты. В бронзовом литье литые маски, личины.

Как ни далек от нас бронзовый век, но и тогда, вероятно, мир был тесен для людей и для идей. Иначе как бы могли появиться на скалах Ангары и Лены фигуры ряженых танцоров с длинными хвостами и воздетыми к небу в молитве руками, точь-в-точь такие, как на петроглифах далекой Скандинавии, Швеции и Норвегии! Или процессии лодок, правда, более схематичные, но так живо напоминающие нам наскальные композиции с лодками в Скандинавии и Карелии?

Таков этот удивительный бронзовый век, время бронзовых копий и топоров, продолжающий волновать нас, как и поколения наших предшественников, своими тайнами и загадками, тем, что скрыто в монументальных курганных насыпях степей и в кладах тайги, в ее жертвенных местах — настоящих ритуальных музеях лесных племен.

За бронзовым веком следует железный, не менее, если не более, насыщенный событиями. Народы Сибири теперь не только вступают в новую индустриальную эру — в железный век, но с течением времени создают и собственную государственность.

Факт существования таких государственных образований известен давно, но из него не было сделано сколько-нибудь широких выводов. Более того, имела место и принципиально неправильная его оценка: мысль о том, что государственность была привнесена извне. А между тем для истории народов Сибири и Дальнего Востока в целом он имеет исключительно важное значение. Прежде всего как свидетельство закономерности исторического процесса и как выражение их творческой силы.

Четко выделяются два принципиально важных, а вместе с тем и качественно отличных этапа. Первый соотносится со временем возникновения первых государств рабовладельческой Евразии и Переднего Востока. Второй средневековый.

Что касается первого периода, то обращает внимание такой феномен, каким являются наземные саркофаги — плиточные гробницы Забайкалья и Монголии. Конечно, эти могильники тотально и неоднократно задолго до археологов раскопаны алчными до золота грабителями. Но и то немногое, что сохранилось внутри них, а также сам по себе характер могильных сооружений могут многое рассказать об исчезнувшей некогда культуре. Замечательно уже то, что плиточные могилы охватывают поистине колоссальную территорию степной полосы Евразии. Их граница на юге заканчивается у Тибета и Великой китайской стены. На севере самые отдаленные от центра плиточные могилы обнаружены к западу от Байкала, на горе Манхай и Кудинской степи. На западе они простираются по крайней мере до Тувы. На всем этом пространстве, где позже развертывается начальная история и тюрков и монголов, плиточные могилы обнаруживают поразительное единообразие ритуала и погребального инвентаря, а также искусства, представленного такими эффектными образцами, каковы «оленные камни» и родственные им по стилю и сюжету петроглифы «скифосибирского круга».

Здесь нет монументальных единичных захоронений. Погребения «плиточников» строятся одинаковыми параллельными рядами, состоящими из равных друг другу ящиков. Такое единообразие свидетельствует о прочности родовых связей, о социальном единообразии, о равенстве погребенных. Но что это за равенство, кто кому равен?

Судя по немногим сохранившимся, но все-таки изредка присутствующим даже в ограбленных могилах украшениям из камней-самоцветов, по дорогим «импортным» бусам, бронзовым кинжалам, золотым украшениям, плиточные могильники принадлежали не просто родовой общине, а малой общине. Притом богатой, аристократической. Неизвестно, правда, где хоронилась и как погребалась основная масса общинников. Но не для всех же строились монументальные сооружения из огромных каменных плит, доставлявшихся нередко издалека, за многие километры. Не все имели в изобилии золото, драгоценные бусы и другие вещи.

Примерно во второй половине II тысячелетия до нашей эры в степях Забайкалья и Монголии уже сложилось, должно быть, огромное по территориальным масштабам племенное объединение. Оно имело однородную внутреннюю структуру. Вело одинаковый образ жизни. Создало единую духовную культуру, свидетельством чего служит единство искусства, своеобразный «звериный стиль» с образом солнечного златорогого оленя в своей основе.

Из Забайкалья перейдем к Алтаю, к алтайским скифам. Новые раскопки в Туве, возглавленные тончайшим знатоком культуры степных племен эпохи раннего металла М. Грязновым, снова потрясли нас не только выразительностью и монументальностью изученного погребального сооружения, но и тем ярким светом, который брошен на социальные проблемы древнейшей, как оказалось, скифо-сибирской культуры.

Огромный курган Аржан, представляющий собой единый и вполне законченный в архитектурном плане комплекс, был последним пристанищем множества захороненных в нем людей. Он прочтен Грязновым как красочное повествование о социальных отношениях у местных скифов, свидетельство о структуре скифского общества, документ о его политическом строе.