Песок. Повесть длиною в одну ночь - Аарон Макдауэлл

— А как же, — просиял Димка. — Ты ж просил одевать их зимой.

- «Надевать».

- Ой, да. Точно, «надевать».

— Я и шапку просил, — улыбнулся я. – «Одевать».

— Не, шапка — это другое, — Димка посерьезнел. — Меня когда в интернате били, шапку надевали всегда, на глаза насовывали. Не люблю шапок.

У меня заныло сердце. Почему я не знал об этом раньше? Почему не мог помочь, или хотя бы не требовать одевать этот головной, блин, убор каждый день? Что должен был чувствовать Димка каждый раз, когда я просил его об этом?

Немного помолчали, потом Димка серьезно посмотрел мне в глаза.

— Я, Серый, выгляжу так, как ты меня запомнил. По-другому не знаю, как можно. Не умею.

И не надо, малыш. Только не тем, что я видел перед мостом, только не так.

 Неужели я помню тебя и таким?

...он ведь сейчас встанет, доктор?..

А ведь — помню.

Прости, малыш. Но я не смогу забыть. Не смогу.

— У тебя ж день рождения сегодня, а так глупо все получилось, — грустно сказал Димка. — Я вообще хотел не так, хотел просто... ну как раньше. Чтобы и лето, и пляж...

Лицо его стало очень печальным.

— Но не получилось, — он шмыгнул носом.

Я обнял его и закрыл глаза.

И передо мной все было как раньше.

Никого не пущу в эти воспоминания. Они только мои, и они все, что у меня осталось. Мое время — песок, и он неслышно утекает сквозь узкое отверстие жизни, сдерживаемый — пусть ненадолго — только пальцами одиннадцатилетнего ребенка, сумевшего изменить мою жизнь.

Пусть ненадолго. Но сумевшего.

И сейчас я стою, а сквозь мои пальцы мягко, тепло и безвозвратно струится песок моих воспоминаний. Не уходи, — прошу я Димку. Куда? — весело удивляется он, но в голосе его звучат слезы. Я всегда с тобой, — говорит он, — пока ты меня помнишь. Песок легок и приятен на ощупь, он шелковой тканью гладит мои руки, рисует в душе красочные замечательные картины.

Спасибо, Димка.

Все у тебя получилось.

— Правда? — счастливый Димкин голос.

— Правда, — говорю я.

Сквозь пальцы настойчиво, но все так же мягко и ненавязчиво течет песок. Песчинки капают хрустальными снежинками, растворяясь в воздухе и рассыпаясь нежным звоном. Наверное, все вокруг блестит и сияет от растворившихся песчинок, которые вернули мне меня.

Узнав меня.

Лето. Димка. Я. И песок.

Остров по-отечески глядит на нас, — я чувствую это. От этого взгляда не хочется прятаться, таиться, наоборот — мне нравится, что остров на нас смотрит. Здесь кончилась моя жизнь, здесь же сейчас и закончится мое существование.

Умру? Нет, почему. Зачем же. Просто снова начнется жизнь.

Жаль, что мне для того, чтобы воскреснуть, понадобилось семь лет.

— Все, Серый, — грустно говорит Димка. — Мне пора.

Жаль, что Димке для этого придется уйти.

Я отпускаю его, отстраняюсь, смахиваю с глаз слезы.

Мы снова на пляже. Заря уже предупредительно тронула край неба, оставив розовый след своего прикосновения, прикрыв алой тканью облаков торопливо гаснущие звезды.

Димка отстраняется, улыбается мне и прощально машет рукой. И тут же закрывает ладонями лицо и медленно идет навстречу солнцу. Изредка оборачивается, утирает носик рукавом, останавливаясь на мгновение, но потом снова продолжает свой путь к уже показавшемуся из воды светилу. Ярко-алая дорожка, расстелившаяся на воде, — путь, по которому может пройти только Димка.

А я останусь.

Сейчас разорвется от светлой боли сердце, и тогда я смогу побежать вслед за Димкой, проводить его... и все равно расстанусь с ним навсегда. Потому что только дети после смерти попадают прямо на небо.

А мне туда ход заказан.

Наверное, я очень сильно вырос за эту ночь.

Ладонью с силой вытер слезы, моргнул. И не заметил, как Димка исчез.

Прощай, — сказал я.

Прощай, — ответил мне Димка, который навсегда со мной в моей памяти. Это очень больно, — когда прощаются те, кто обречен остаться с тобой навсегда.

Я упал на колени и беззвучно зарыдал.

Я медленно шел по мосту, засунув руки в карманы. Утро всегда пронизывает своим рассветным холодом, напоминает, что вот он — новый день, хватит спать. На небе — неразбериха. Ночь еще не успела сдать свои дела, и торопливо приводит их в порядок перед лицом рассвета, — гасит звезды, светлит небо, прикрывшись еще яркой, негаснущей луной. Спешит.

Новый день неумолимо наступает.

Я оглянулся на храм.

Об одном только прошу, Боже, — сделай так, чтобы Димке там было хорошо. И одному, и другому. Да и вообще, — сделай так, чтобы всем, кто уже там, было хорошо. А чтобы было хорошо здесь - это ведь наша забота. Наше дело. А ты просто постой рядышком, хорошо?

Я вздохнул. Достал пачку, которую мне вручил Мишка...

Мишка.

Я остановился, как вкопанный, ругая себя последними словами.

Нет, ну какой же я идиот. Видал кретинов, но чтоб таких...

В четыре часа ночи отправить мальчишку с сотней гривен на руках, — доедешь, дескать, без проблем. Да с ним что угодно могли сделать, завезти куда угодно! Черт, ну здорово. Сейчас уже, может быть... да что угодно может быть.

Чехарда обрывочных мыслей в голове заставила ускорить шаг. Очень хотелось бы знать, — сколько сейчас времени?

Я побежал.

Время — уже не песок. Оно уже не обволакивает густым коконом, не заключает в клетку собственной жизни мое сознание, не бередит мою душу. Теперь время — набирающий скорость пассажирский поезд, на который я безнадежно опаздываю, потому что нужно бежать, спешить, а я задавлен грузом чемоданов, наполненных моими собственными воспоминаниями, а брошу их — тогда какой смысл мне куда-то ехать?

Шлагбаум опущен. Зачем, для чего? Только чтоб меня задержать?

Я оббегаю его, спотыкаюсь, едва не падаю. При этом замечаю, что очень тяжело дышу и бежать дальше просто не смогу. Тем более — куда? Я, конечно, помню, где он живет, но это практически другой конец города. Денег у меня нет, банкоматов поблизости тоже не видно.

Черт, надо срочно бросать курить.

В панике я, остановившись, оглядываюсь по сторонам, мой мозг лихорадочно просчитывает варианты. Все они либо фантастичны, либо глупы до безобразия, каждый из них — темный коридор; короткий ли, длинный ли, но неизменно заканчивающийся тупиком. Я не вижу выхода.

Безысходность и стыд.

Может быть, это одно и то же?

Около меня останавливается машина. Вишневая "девятка". Откуда она выехала, я не успел заметить. Дверь открылась.

— Малой, ты?