Мандустра - Егор Радов

— Не знаю, — пожимал я плечами. — Призраки, может быть, знают!

— Ты в них веришь?

— Не особенно… Стоп! — осенило меня. — Я не верю в то, что наше правительство… наш царь… Что они ничего не знают! Что у них ничего нет! Я не верю, что связей с Землей больше не существует! Слышал позавчера грохот?!

— Да, — мрачно кивнул Володя.

— Откуда ты знаешь, что это — не запуск?! Может быть, они все время летают туда-сюда-обратно?! Почему, ты думаешь, у нас до сих пор все работает? Свет горит… лампочки появляются? Даже рейсовые вездеходы ходят?! Да мы бы тут не выдержали ни секунды без помощи извне! Мне кажется, они могут, гады, летать на Землю! Царь, ну, и… прочие. И помощь приходит, просто нам ничего не говорят! Они хорошо тут живут, у царя есть пруд, он всем правит… А захотел — слетал в Россию, постоял в березовом лесу, умилился, сорвал гриб… А может, он вообще — всегда там?! Откуда мы знаем? Мы же его не видели! Вдруг все правительство — давно уже там! Сидят на дачах, кайфуют… А нам шлют приказы, указы, ну, и… самое необходимое!

Володя остолбенело замолчал, потом, наконец, сказал:

— Да как тебе только могло прийти такое… в голову?

— Надо ехать в столицу, в Ленинград, пробиваться во дворец, к кораблю… И увидеть, что там! Вот тогда мы поймем, как все обстоит на самом деле!

— Но там же охрана… У них арбалеты! Кстати — если бы они летали туда-сюда, у них были бы и пистолеты!

— А если есть?! — крикнул я, все больше убеждаясь в своем предположении. — Нет, пока сам не увижу… Царя и корабль…

— Тебя убьют, — тихо произнес Володя.

— У меня тоже кое-что есть…

Я встал, пошел в отцовскую комнатку, подошел к шкафу, открыл маленькую дверцу, немного порылся, достал небольшой сверток и вернулся.

— Что это?

— Смотри!

Я осторожно развернул; в свете лампы сверкнуло лезвие.

— Настоящий земной кухонный нож… — восхищенно промолвил Володя. — Настоящая сталь… и пластмасса… Но что ты сможешь этим сделать против арбалета… пистолета? И ты… — он опустил голову, — готов… убить человека?

— Ради России я готов на все!!! — торжественно объявил я и потряс ножом.

После этого случая Володя от меня несколько отдалился; все реже и реже он заходил в гости, сознательно избегал разговоров на патриотические темы, а потом и вовсе куда-то пропал.

Когда я спросил отца, куда подевался мой лучший друг, папа тяжело вздохнул и ответил:

— Они уехали в столицу…

— Как?!

— Отец Володи — военный, точнее, работник Комитета госбезопасности… Он возглавлял тут местное отделение… А сейчас пошел на повышение… Вот так вот!

«О, мой православный Бог! — подумал я тогда. — Как же так! Я дружил с сыном гебиста, стукача, мусора, падлы! Как это могло случиться?! Он же мог все рассказать обо мне… о моем ноже… о наших планах… Моих планах! Пора действовать, надо что-то делать… Но что?! Боже, да он же, наверняка, все знал — где царь, как там Земля… и ничего, ничего мне не сказал! Сволочь!»

— Что ж… — выдавил я из себя. — Повезло… Вове. Он всегда был… везучим.

— Да уж, — кивнул папа. — Горбатишься тут всю жизнь… на этой фабрике! Блядь!!!

Это был первый раз, когда отец при мне ругнулся.

Вскоре я сам устроился на работу и, к своему ужасу, довольно быстро стал походить на типичного рядового жителя Марса, жизнь которого состояла из ненавистной рабочей смены и праздничных попоек. Но мечта о России продолжала жечь мое сердце; цель начиналась там — в Ленинграде, нож лежал в столе, а душа рвалась ввысь — назад, в березовый зеленый край, где пахнет грибами после дождя, и у покосившихся изб сидят старушки и смотрят вдаль: на поля и золотые кресты церквей.

И однажды я не выдержал. Проснувшись рано-рано, до общего подъема, я схватил самый большой кусок мела, нацепил скафандр и побежал к зданию фабрики. Сейчас я понимаю, какая все это была глупость, — но я больше не мог тупо гнить в Грязновке и ничего не делать, я должен был начать борьбу.

Когда рабочие, матерясь после тяжелого сна, подошли к фабрике, они увидели громадную надпись: «ДОЛОЙ ЦАРЯ!!! ДА ЗДРАВСТВУЕТ РОССИЯ!!!»

Я думаю, они ничего, конечно, не поняли, надпись быстро стерли, а мной занялся отдел КГБ, который возглавлял уже не папа Володи Турищева, а какой-то капитан Александр Иванов.

Он мгновенно меня расколол, да я и не отпирался. Я сказал ему все, что думаю. Он выслушал, а потом почему-то отпустил меня домой.

Вечером пришли папа и мама, которых тоже вызывали, вслед за мной.

Папа был грустен, мама бледна.

— Отца выгнали с работы, — тихо сказала она.

— Но… почему не меня? При чем тут папа?!

— Ты несовершеннолетний. Мы решили сегодня уйти.

— Уйти?! — задрожав, переспросил я. — Куда?

— Туда, — ответил папа, взмахнув рукой. — Мы, вообще-то, давно хотели… Мы больше так не можем… Все эти скафандры, агрегаты, шлемы… Мы хотим стать призраками. Если они существуют. В любом случае, наша жизнь сейчас — это не жизнь, а так… говно! И если нам суждено умереть — мы лучше умрем… как настоящие русские люди, с гордо поднятыми головами, без всех этих шлемов и питательных таблеток! Станем марсианами, раз так хочет Господь, раз Он решил, что наш дом — здесь…

— Мама! Папа! — завопил я. — Вы погибнете! Призраков нет! А если и есть… Это же окончательная капитуляция! Нас выперли с Земли именно для этого! Чтобы мы как-то приспособились, чтобы у нас была синяя кожа, чтобы не было пути назад… И наш царь тоже этого хочет! А сам сидит сейчас где-нибудь у русской реки и наслаждается закатом…

— Чушь, — сказал отец. — Царь здесь!

— Откуда ты знаешь?

— Я не знаю, — горько улыбнулся отец. — Но ты же помнишь? Я могу уповать!

— А я буду бороться!!!

В ту ночь они ушли.

Они покинули наш дом, взявшись за руки, и в скафандрах — я их упросил, чтобы не видеть сразу их смерти или жуткого превращения.

И я остался один.

Больше я ничего не знаю о своих родителях, хотя мне говорили, что кто-то иногда видел мужчину и женщину в набедренных повязках, которые быстро пробегали вдали, у самого горизонта, с легкостью горных коз прыгая по скалам. Вроде даже слышали их громкий веселый смех и какой-то звериный клич, а их кожа стала синей-синей, и волосы выгорели, превратившись в бронзовую гриву, цвета гор в сиянии марсианского восхода. Кто-то рассказывал, что у них выросли крылья, и они летают, но во всю эту чушь я не верил, внутренне смирившись с тем, что нету у меня больше ни отца, ни матери, и ничто отныне не препятствует моей борьбе.

Я продал дом соседу, получил много водки, приобрел воды и консервированной каши и взял билет на рейсовый вездеход, следующий до Новосвердловска, с тем, чтобы оттуда напрямик отправиться в столицу.

Я перекрестился и поехал навстречу будущим ужасам судьбы. Но я был счастлив тогда, о, мой православный Бог!

Моя борьба началась!

Я помню, как мы ехали тогда по бескрайнему Марсу, огибая вырезающиеся в жидком голубовато-желтом небе красные остроконечные гряды гор, словно пытаясь обнаружить где-нибудь там — за краем пустого окоема — человеческий мир с заливными лугами, свежим дыханием хмурого утра в измороси и реальный ветер; мы ехали, будто надеясь, что где-то там есть проход в русский уют — с валенками, печкой и запахом снега в сенях, куда ты вернулся после долгих странствий в чужеземных пространствах, в которых нет ничего, кроме каменной стужи и вечной песчаной пыли, настырно бьющейся, как птица, в стекло иллюминатора. Или в чудо верил я один, напряженно смотрящий вперед, где так ничего и не менялось?..

Остальные люди спали в креслах; кто-то посапывал, кто-то похрапывал. О, мой православный Бог! неужели им все… все равно, все по хую — говоря по-русски?! Может быть, поэтому нас так легко выперли с родной планеты? О, мой народ! Что же нужно сделать, чтобы ты наконец проснулся?!!

В Новосвердловске, в каком-то пересадочном ангаре, я купил билет до столицы на вездеход, отправляющийся завтра на рассвете, съел последнюю баночку каши, выпил полбутылки водки и уснул. Несмотря на то, что всю ночь ревел кислородный агрегат, накачивающий воздух в ангар, постоянно бродили люди и орал ребенок, я спал очень крепко и даже видел небольшой сон, который тут же забыл, когда проснулся и обнаружил, что у меня украли весь запас водки.