Восхождение денег - Фергюсон Ниал

В 1688-м Славная революция сбросила с английского трона католика Якова II, усадила на его место голландского протестанта принца Вильгельма Оранского и помогла финансовым нововведениям переправиться на другой берег Ла-Манша – в Лондон. Устройство государственных финансов в Англии уже тогда заметно отличалось от континентального. Корона здесь раньше других отдала многие земли в частные руки, и парламент получил контроль над монаршими расходами, о чем представительные органы в Испании, Франции и Германии и помыслить не могли. Англия начала двигаться к профессиональной государственной службе, куда чиновников привлекало жалованье, а не лицензия на казнокрадство. Славная революция только усилила наметившиеся различия. Английские политические круги фактически исключили отказ от долгов из своего арсенала (многие лондонские инвесторы помнили об “остановке казны” в 1672-м, когда увязшая в обещаниях монархия в лице Карла II приостановила выплаты по своим обязательствам). Никто не заикался о снижении доли металла в монете, тем более после принятия в 1717 году золотого стандарта, а парламент с пристрастием изучал предполагаемые расходы королевского двора. Наконец в результате неимоверных усилий все долги династии Стюартов удалось собрать в одном месте: в 1749 году сэр Генри Пелэм учредил знаменитый консолидированный фонд (Consolidated Fund)[19]13. Во Франции все было почти наоборот: отказам платить никто не удивлялся; поступления от продажи государственной недвижимости шли не на оклады новым чиновникам, а в карман старым; сбор налогов передавался на откуп частным компаниям или не производился вовсе; Генеральные Штаты – дитя французской попытки создания работающего парламента – бездействовали; государственные контролеры предлагали инвесторам государственные ценные бумаги на все более выгодных условиях, но те воротили нос и от рент, и от так называемых tontines – эти платежи прекращались со смертью последнего из группы покупателей14. Вскоре после возникновения консолидированного фонда консоли стали исполнять главную партию на лондонском рынке ценных бумаг; высоколиквидные частички долга английской монархии пользовались устойчивым спросом у иностранных инвесторов, особенно голландцев15. Парижу в этом смысле похвастаться было нечем. Траектории финансового развития двух стран разошлись окончательно, и политические последствия не заставили себя ждать.

Британская консоль с купоном в 5 %, приобретенная Анной Хоуэс в июле 1796 года.

Давайте приглядимся повнимательнее к знаменитой британской консоли, ведь говорят, что успешнее облигации мир не видел. К концу XVIII века она существовала в двух видах, купонные выплаты по которым составляли 3 % и 5 % соответственно. В остальном они совпадали: срока погашения не было – мы говорим о бессрочных облигациях, – а государство могло выкупить их только при рыночной цене не ниже номинальной. На иллюстрации вы видите одну из таких бумаг: частично напечатанная, частично заполненная от руки, она содержит указание на сумму вклада, номинальную цену облигации, имя инвестора и день заключения сделки:

22-го дня января 1796 года от миссис Анны Хоуэс получен сто один фунт стерлингов в счет уплаты за ежегодные выплаты стоимостью в сто фунтов с обещанием начисления пяти процентов в год, каковые обязательства были консолидированы 6-го дня июля 1785 года… с возможностью передачи в Банке Англии…

Заплатив 101 фунт за стофунтовую консоль, Анна Хоуэс, казалось бы, гарантировала себе ежегодный доход в 4,95 %. Вот только сделан этот вклад был совсем не вовремя. В апреле у Монтенотте одержала первую победу французская армия под командованием молодого корсиканца Наполеона Бонапарта. Уже через месяц он выиграл битву под Лоди. Целых два десятка лет этот человек воплощал в себе угрозу безопасности и благополучию Британской империи, а с ней и всей Европы – Габсбургов и Бурбонов жители континента будут вспоминать чуть ли не с умилением. На память о победе над ним европейцам осталась чудовищных размеров гора долга. Гора росла – цены консолей падали, пока в какой-то момент они не растеряли 30 % своей стоимости.

В 1796 году никому, и тем более несчастной миссис Анне Хоуэс, не было дано предугадать, что невзрачный уроженец Корсики преобразится в императора французов, а затем и повелителя всего континента. Но даже взлет Наполеона меркнет на фоне чуда социальной мобильности, удивительного еще и тем, что его последствия мы ощущаем до сих пор. Через несколько лет после окончательного крушения Наполеоновых надежд при Ватерлоо финансовый мир обрел своего Бонапарта, которому школой жизни послужили трущобы в еврейском гетто Франкфурта. Поговаривали, что он заправлял не только рынком облигаций, но и европейской политикой. Звали его Натан Ротшильд.

Бонапарт финансового мира

Обладатель несметного состояния, он получает равное удовольствие, когда объявляет войну и заключает мир или продлевает кредит, а с ним и жизнь целой страны легким кивком головы; письма на его адрес приходят из всех мало-мальски важных точек земного шара; с посыльными его не могут соперничать в скорости гонцы герцогов и абсолютных монархов; министры многих правительств находятся у него на содержании. Его влияние на политику континента огромно, и он будет рад распространить его на нашу страну16.

Так говорил в 1828 году известный своими радикальными взглядами депутат английского парламента Томас Данском. Слова Данскома сочатся ненавистью и уважением к Натану Мейеру Ротшильду, основателю лондонского отделения банка и полноправному владыке банковского мира XIX столетия17. Семейство Ротшильдов сколотило свое состояние на рынке облигаций. На эти деньги они построили – а пра-праправнук Натана, четвертый лорд Ротшильд, отреставрировал – грандиозный Уоддесдон-мэнор в английском графстве Бакингемшир, а также четыре десятка дворцов по всей Европе (домами их не назовешь). О прославленном предке лорд Ротшильд отзывался без лишнего почтения: “Толстяк, коротышка, фанатик, дьявольски умный и дьявольски же сосредоточенный… вряд ли он был приятен в общении”. Эвелин де Ротшильд согласен с кузеном. Словно желая убедиться в собственной правоте, он кидает взгляд на портрет Натана Ротшильда в зале заседаний совета директоров банка “Н.М. Ротшильд”, что в лондонском переулке Святого Свитина. “Думаю, он был крайне амбициозным и упертым человеком. Не сомневайтесь – дураков он на дух не переносил”.

Ротшильды непрерывно обменивались новостями, ощущениями, мнениями, хотя писем Натана к братьям осталось совсем немного. Но и одной из сохранившихся страниц хватит, чтобы понять, что это был за человек. Как и вся их корреспонденция, она написана, а лучше сказать закодирована, с помощью Judendeutschy причудливого наложения немецких слов и грамматики на буквы иврита. В этих строчках – весь Натан Ротшильд, еврей в жизни и в бизнесе, вечно недовольный своими менее ловкими родственниками:

Поскольку я вынужден писать тебе, черт бы тебя побрал, я напишу все, что думаю… Твои письма я прочитываю не раз, а сто раз – ты и сам понимаешь. После ужина мне обычно нечем заняться. Книг я не читаю, картами не увлекаюсь, по театрам не хожу, меня увлекает только дело, и поэтому я просматриваю послания от Амшеля, Соломона, Якова и Карла… Что же до сообщения Карла [о покупке более просторного дома во Франкфурте]… то все это чушь: пока мы успешны и богаты, все будут облизывать нас, и только те, кто с нас ничего не имеет, будут ворчать. Бедолага Соломон слишком хорошего мнения о всех и вся, и стоит какой-нибудь сволочи нашептать ему на ушко, мир становится прекрасным и удивительным, а люди – благородными; мы-то знаем, что на деле каждый думает только о себе18.