Книга для матерей. Избранное - Иоганн Генрих Песталоцци

И при этих обстоятельствах, когда даже справедливость лишена любви и невинность призывает к убийству, тогда все живое втягивается в ужас разорения. Овцы вынуждены тогда выть вместе с волками, чтобы спасти себе жизнь. Но если это происходит с живым деревом, если даже невинность и чистая сила бессловесного добродушия гибнет в народе при подобных обстоятельствах, когда самый лучший отец и самый лучший ребенок в стране погружаются в бездну ужасов, которые несет в себе падение человеческой натуры, – что же произойдет тогда с сухим деревом? Что же случится, если испорченность отдельного человека в его домашнем кругу сравняется с испорченностью общества и обе они соединятся для того, чтобы спрятать подлинную человеческую природу в самых сокровенных складках своей одежды? Что при такой степени падения церкви и общества станет с ребенком, которого, правда, житейская нужда вынуждает ежедневно трудиться и благодаря этому получать разнообразные впечатления, но в котором эти впечатления отравляются в результате споров и раздоров, происходящих в его доме? Что выйдет из твоего ребенка, если в обстановке такого падения церкви и общества уже на коленях своей матери его настраивают на дурной лад, если повсюду с утра до вечера он живет в кругу впечатлений, которые характеризуются бессердечностью и насилием, и все чувства, мысли и действия его находятся в постоянном соответствии с этой бессердечностью и насилием? Мать! Мать! Что выйдет из твоего ребенка, если он с этой настроенностью на бессердечность и насилие затем включится во все отношения общественной жизни?

Мать! Мать! Посмотри! Вот твой ребенок, который не умеет выразить словами всех знаний, присущих облагороженной человеческой натуре, но который всегда найдет подходящее слово и живой оборот для выражения мыслей, существо которых заключается в грубости, хитрости, насилии и ярости. Мать! Мать! Представь себе только последствия этого сочетания бессердечности, с одной стороны, и неумения выразить все хорошее – с другой, этой односторонней развитости речи для выражения всякого зла. Мать! Мать! Представь себя на дне общества, поищи отребье человеческое, поищи убийц, воров, смутьянов и спроси тогда, как дошли эти люди, сила зла которых приводит тебя в изумление, как дошли ни до того, чтобы стать такими плохими людьми. Мать, в девяти случаях из десяти причина их преступности заключается в том, что с ранних лет они жили в атмосфере бессердечности и насилия. Между тем, если бы тот же, не находящий себе выражения в языке круг наблюдений был связан с любовью, он, несомненно, повлиял бы на воспитание человека таким образом, чтобы, проявляя усердие, верность и силу, он в качестве отца и друга в полной мере удовлетворял тем требованиям, которые соответствуют его положению в обществе.

b. Язык, не связанный с наблюдением, приводит к воспитанию безмозглых болтунов; они довели до совершенства умение говорить о вещах, которых их глаза не видели, уши не слышали и которые в еще меньшей степени являются предметом их переживаний; они говорят о них, как будто эти вещи собственными глазами видели, собственными ушами слышали и даже, как мать, выносили под сердцем. Язык, не связанный с наблюдением, воспитывает людей, ослепленных беспочвенными притязаниями, возникающими в результате такого пустого словесного знания. Такие люди лишаются внутренних побудительных мотивов ради развития ума и сердца глубже вникать в сущность какого-нибудь предмета, с которым они в результате подобной болтовни считают себя уже вполне знакомыми.

Если слабость людей, которые неспособны выразить словами свои наблюдения, порождена недостаточным обучением, то порок людей, владеющих речью, не базирующейся на наблюдении, наоборот, повсюду вызван неправильным обучением. Заблуждения в области преподавания теснейшим образом переплетаются с самыми начатками обучения ребенка. Если ребенок, не умеющий словами выразить свои наблюдения, знает, что у него есть веки, которые обладают способностью растягиваться, но не знает ни слова «веки», ни слова «растяжимы», то ребенок, обучение которого не основывается на наблюдении, напротив, выучивает наизусть слово «веки» или даже предложение «веки растяжимы» без того, чтобы кто-нибудь ему когда-нибудь точно показал, какая именно часть глаз называется веками и какое свойство век, собственно, обозначается словом «растяжимы». Дело в том, что мы заставляем детей произносить слова, которые в наших устах, правда, обозначают вещи, с которыми ребенок хорошо знаком; однако ведь ребенок не знает, что они называются именно теми словами, которые мы заставляем повторять за нами, чтобы он выучил их наизусть.

В результате такого недоразумения мы не заставляем ребенка при произнесении слов представлять себе то, что он себе при этом не представляет. Мало того, мы связываем для ребенка также пустые слова с совсем мертвыми словами, то есть такими, которые обозначают предметы, лежащие совершенно вне круга восприятия ребенка и недоступные его пониманию, словами, которые по своему существу обозначают вещи, истинное значение которых мы, если бы и захотели, не в состоянии заставить ребенка в теперешнем его состоянии представить себе. Наконец, мы обычно употребляем при обучении ребенка книжные слова, не обращая внимания на то, что в обычной жизни ребенок называет вещи, которые мы обозначаем книжными словами, совсем другими словами; мы забываем, что это единственные слова, обозначающие для ребенка предметы, которые мы хотим ему назвать словами книжными.

Мне, например, известна страна[17], где все эти ошибки соединяли, заставляя детей выучивать наизусть следующее изречение: «Вы почитаете Меня губами (Lippen) и прославляете Меня устами (Mund), но сердце ваше далеко от Меня, поэтому почитаете вы Меня напрасно» (Мф., 15, 8–9).

Во-первых, на местном наречии губы называются не Lippen, a Lejzen, а рот не Mund, a Maul, и дети не знали, что такое Lippen и Mund, хотя они хорошо знали, что значат Lejzen и Maul. Во-вторых, к этим пустым словам, которые, как считалось, хорошо знакомы детям, добавлялись слова «почитать», «прославлять», «сердце» и др., подлинное значение которых не может быть доступно ребенку того возраста, в котором обычно детей заставляют выучивать это изречение, потому что объяснение их требует новых слов, смысл которых столь же темен ребенку, как и смысл тех слов, которые ему пытаются объяснить.

Что меня, однако, особенно поражает, так это то, что бедных детей в этой стране приучают к пустейшему, бессмысленному словоблудию при помощи заучивания наизусть именно того изречения, которое с божественной простотой и теплотой раскрывает пагубность этого пустословия.

Между тем путем соединения ошибок при начальном обучении детей закладывается общий фундамент глупого словесного воспитания, для полного завершения которого не требуется ничего иного, как строить дальнейшее обучение детей на основе и в духе тех же первоначальных заблуждений. Это и совершается преисправно в наш век пустой болтовни. Он редко бывает столь же последовательным, как в этом отношении. Так же как при начальном обучении речи совсем не заботятся о том, чтобы ребенок понимал связь между знакомыми ему вещами и словами, которыми он их должен называть, точно так же поступают при научном обучении. Ребенку внушают моральные, правовые и религиозные истины и мнения, не обращая внимания на то, что при обучении всем этим предметам употребляются слова, связь которых с обозначаемыми ими предметами неизвестна ребенку. Более того, эти слова, наоборот, обозначают вещи, о которых ребенок может иметь не большее наглядное понятие, чем он может иметь о зубной боли, если у него никогда не болели зубы. Конечно, потом учитель замечает разрыв, который образовался между его словами и понятиями ребенка, и старается ликвидировать этот разрыв. Но желая этого, пытаясь путем объяснения сделать для ребенка более ясным значение непонятных ему слов, он волей-неволей прибегает к словам, значение которых так же туманно для ребенка, как и значение слов, которые ему пытаются объяснить. Учитель в таких случаях попадает в отношении употребления этих слов в положение потерпевшего кораблекрушение, который ради спасения своей жизни пытается ухватиться за любую веточку, какой бы хрупкой она ни была.

Вот тот путь, идя которым в настоящее время во всех областях знания и даже в святая святых всех человеческих познаний – в религии, люди пришли к понятиям, настолько лишенным жизни и силы, что сами себе боятся в этом признаться. Происходит это потому, что реальность пустоголовости связана с мнимой словесной полноценностью, которая по самому своему существу обязательно заставляет этих заблудших поклонников слова мнить себя мудрецами в той же степени, в которой, как мне кажется, они являются дураками.

Но и здесь, среди пустословов, слова которых оторваны от наблюдений, имеется то же существенное различие, которое встречается среди людей, плохо владеющих словом и мыслящих в основном чувственными образами: если при всех недостатках своего словесного воспитания эти пустословы обладают любящим сердцем и душевным теплом, они являются совершенно иными людьми, чем те, у которых порочность их словесного воспитания сочетается с черствостью и бессердечием и еще усугубляется ими.