Ужас - Морис Левель

– Господин Кош есть?

– Его нет дома.

– Можете мне сказать, когда он вернется?

– Нет. Он, верно, поехал путешествовать.

– Черт возьми, – проворчал Жавель, – как это неприятно… Так, значит, вы знаете, когда он приедет обратно?

– Нет. Оставьте записку. Он получит ее вместе с письмами, которые ожидают его уже три дня.

– Три дня! – соображал Жавель. – Уж не напал ли я случайно на верный след?

И он прибавил, как бы говоря с самим собой:

– Оставить ему записку? Гм…

Потом, подумав, что можно, вероятно, собрать кое-какие сведения и что, возможно, жена швейцара доверчивее отнесется к мосье, сидящему и пишущему письмо в ее комнате, чем к посетителю, стоящему у входной двери, он сказал:

– Благодарю вас, я охотно напишу два слова, если это вас не обеспокоит.

– Нисколько. Присядьте. У вас есть чем писать?

– Нет, – ответил он.

Когда ему принесли перо, чернила и бумагу, он сел к столу и начал писать запутанное письмо, с просьбой о помощи, выдавая себя за бедного журналиста, не имеющего занятий и погибающего от голода.

Дойдя до конца страницы, он остановился, взял за угол лист бумаги и помахал им в воздухе, чтобы просушить.

– Не дать ли вам промокательную бумагу? – спросила жена швейцара.

– Право, мне совестно…

– Ничего не значит… А конверт?

– Да, пожалуйста…

Просушивая свой лист, Жавель спросил:

– Мосье Кош не предупредил вас о своем путешествии?

– Нет. Женщина, присматривающая за его хозяйством, пришла третьего дня по обыкновению; она ничего не знала и обратилась, как и вы, с расспросами ко мне. Она приходит каждое утро и убирает квартиру, но и она не имеет сведений… Это удивительно, так как обыкновенно, когда он уезжал куда-нибудь, он всегда говорил мне:

– Мадам Изабелла, я уезжаю на столько-то дней. Я вернусь в понедельник или во вторник… Наконец, он говорил все, что следует отвечать, если будут его спрашивать…

Жавель слушал с пером в руках. В его глазах отъезд Коша все более и более принимал вид бегства, а взяв во внимание необыкновенное совпадение номеров 22 и 16, он не мог не связать мысленно это исчезновение с преступлением на бульваре Ланн.

Мадам Изабелла продолжала рассказ, расхваливая правильный образ жизни Коша, называя часы, в которые он уходил из дома и возвращался домой. Но в данную минуту все это не имело значения. В одном месте рассказа полицейский, однако, насторожился:

– В последний раз, что он ночевал здесь, – говорила она, – он вернулся около двух часов ночи, как обыкновенно. Ночью трудно узнать голос, но я хорошо знаю его манеру закрывать дверь: очень осторожно, не стуча. Другие хлопают ею, так что всех перебудят. В пять часов утра кто-то пришел к нему, но оставался недолго, минут пять, не более, а вскоре после его ухода и сам мосье Кош вышел из дома. Верно, у него заболел кто-нибудь из родных, и его вызвали. У него есть отец и мать в провинции.

«Возможно, – подумал инспектор. – Но только возможно. Это было бы слишком странное совпадение…»

Он докончил письмо, подписал первым попавшимся именем и запечатал конверт. Он узнал от жены швейцара все, что можно было, дальше она была ему бесполезна. Может быть, прислуга Коша даст более подробные сведения?..

Он встал.

– Будьте любезны отдать мосье Кошу это письмо. Так как мое дело очень спешное, то я зайду завтра утром, часов около девяти. Может быть, он к этому времени вернется…

– Отлично. Во всяком случае, вы увидите его прислугу.

Он поблагодарил мадам Изабеллу и вышел. У него не оставалось ни малейшего сомнения. Адресат разорванного письма, найденного в комнате убитого, и Онисим Кош были одним и тем же лицом. Теперь возникал вопрос, нужно ли было видеть во внезапном отъезде журналиста в самую ночь убийства нечто более, чем простое совпадение. Это следовало обдумать и рассмотреть подробно, не волнуясь. С этой мыслью Жавель и протелефонировал приставу о результате своей поездки, ограничиваясь ответом на заданный ему вопрос: его послали узнать на улице де Дуэ, 16, дома ли Кош: Коша дома не было. Ему пока нечего было прибавить. Все остальное было его личным достоянием. Его дело суметь воспользоваться им.

Когда Жавель выслеживал кого-нибудь, он обыкновенно ожидал со стороны своего противника не самых умных поступков, а самых глупых и неосторожных. Если Кош виновен, то самой крупной ошибкой с его стороны будет вернуться на свою квартиру. Отсюда вывод, что он, вероятно, совершит эту ошибку. Если человеку предоставлен выбор между двумя образами действия, то большей частью он выбирает худший, в особенности, если он боится полиции. Самая элементарная осторожность не позволяла журналисту возвращаться на улицу де Дуэ, – значит, там и нужно его ожидать. Жавель стал в нескольких шагах от дверей и принялся ждать.

VII

От шести часов вечера до десяти часов утра

…Выйдя из почтовой конторы, Онисим Кош немного овладел собой. В течение трех дней он ничего, ничего не видел, ничего не узнал, кроме тревоги преследуемого человека. Это было уже не репортерство, а литература… В то время, когда ему хотелось все знать, он не знал ничего, и понимал, что для настоящего преступника неизвестность должна была быть мучительна. К тому же подробность, не лишенная значения: он ни разу не менял белья; его смущал его сомнительный воротничок; манжетки его были грязны, ему было не по себе. К тяжелому нравственному состоянию примешивалось и физическое недомогание. Кош решил зайти домой после того, как будет потушен газ, чтоб не быть узнанным швейцаром или его женой. Около полуночи он остановился у своих дверей. Жавель, незаметно приблизившийся, узнал Коша и улыбнулся с торжеством: зверь был пойман. Жавель вернулся на свой пост, не теряя из виду входных дверей. Полицейские, заметив, что он упорно осматривает дом, недовольно спросили его:

– Чего вы там ждете?

Жавель отвечал, не поворачивая головы:

– Полиция, – и показал свою карточку.

Прошло полчаса, Кош не возвращался. Жавель спросил сам себя:

– Неужели у него хватит смелости ночевать дома?.. Конечно, если он не виноват и если его отъезд не имеет никакого отношения к убийству, то здесь нет ничего удивительного. Он вошел вместе с начальником в комнату дома на бульваре Ланн и мог тогда же выронить эти обрывки… И все же, все же…

Его одолевала такая жажда, такая потребность знать, удостовериться, что он даже не чувствовал холода. Прохожих на улице становилось все меньше, и наблюдение от этого делалось более удобным. Жавель ходил взад и вперед, уверенный, что, если журналист выйдет, он не может пропустить его. Около двух часов дверь, наконец, отворилась. Кош постоял минуту неподвижно, потом тихо притворил ее. Жавель заметил, что Кош колеблется, потом журналист сделал шаг, осмотрелся по сторонам и быстрыми шагами направился прямо вперед. Инспектор дал ему отойти несколько метров и пустился вслед за ним. Они дошли таким образом до бульваров, прошли по улице Ришелье, по набережной и перешли Сену.

– Не понимаю, куда он ведет меня, – проворчал Жавель, видя, что он направляется к площади Сен-Мишель. – Но куда бы он ни шел, я не оставлю его, прежде чем уложу его спать.

Кош свернул на бульвар Сен-Мишель и остановился в нерешительности около Люксембурга.

– Что бы это могло значить? – спросил себя Жавель. – Он, наверное, знает этот квартал. А между тем он как будто колеблется, куда идти… – И он прибавил вполголоса: – Ну же, голубчик, пора тебе ложиться спать…

Как раз в эту минуту Кош обернулся. Их взгляды встретились. Жавель не шелохнулся, но Кош вздрогнул и пустился ускоренным шагом по направлению к обсерватории. На бульваре не было ни души, и полицейскому легко было следить за темной фигурой журналиста, быстро скользившей по сухому и совершенно белому тротуару. Это путешествие к неизвестной цели раздражало его. Он начинал чувствовать усталость и холод. Минутами у него появлялось желание броситься на Коша и схватить его за ворот. Но если он не виновен, то какая это будет ошибка! Это будет скандал, потеря места. И он продолжал идти, сжимая кулаки, глотая свою злобу. В конце концов Кош войдет в какой-нибудь дом, и ему опять придется прождать всю эту ночь до утра, стоя на морозе с пустым желудком, замерзшими ногами и онемевшими пальцами. Вдруг он услышал позади себя голос:

– Здорово, Жавель!

Он обернулся и узнал сослуживца по полиции. Самообладание вернулось к нему. Он приложил палец к губам, взял своего товарища под руку и тихо проговорил:

– Тсс! Осторожней…

– У тебя есть дело?

– Да, вон там перед нами, метрах в двадцати.

– Важное?

– Еще бы! В моих руках, кажется… Но я не могу рассказать тебе. Послушай, если ты не очень устал, я тебе предложу дело. Выследи-ка моего человека; тут, может быть, самое первоклассное дело…

– А нельзя узнать?

– Не теперь. Через несколько часов, утром… Я ног под собой не чувствую, да к тому же, кажется, он меня заметил и догадался. Тебя он остерегаться не будет. Идет?