Плоды зимы - Бернар Клавель

— Столько-то мы вытянем. Пошли.

— А остальные ты бросишь?

— Не беспокойся. Увидишь. Ну поехали, только предупреди меня заранее, когда мы будем подъезжать к тому топкому месту, о котором ты говорила.

Он взялся за дышло, поискал, во что бы ему покрепче упереться ногами, и крикнул:

— Поехали!

Мать выдохлась. Он это знал. Соображать надо ему, его голове. Сил у матери теперь осталось чуть-чуть, только чтобы поддержать его силы.

Он потянул за дышло, повернул его вправо, потом влево, но тележка лишь чуть покачнулась. Он выпрямился и крикнул:

— Эй, эй, не надрывайся!

— Надо сбросить еще.

— Нет. Она сдвинулась, она выедет. Ступай на мое место. Ты только направляй и немного тяни. Сзади я смогу подтолкнуть сильнее.

Мать повиновалась. Он понимал, что в ней сейчас живет только тупая покорность, и потому уже не прислушивался к ее советам. Слабость жены придала ему силы.

Когда она стала к дышлу, отец налег на тележку сзади, согнул ноги в коленях и подпер плечом поперечину, будто он и вправду хотел приподнять тележку с поклажей.

— Поехали! — крикнул он.

Закрыв глаза, сжав челюсти, он напрягся всем телом и оттолкнулся ногами. Он почувствовал, что тележка медленно приподымается, что колеса вылезают из липкой грязи. У отца вырвался какой-то нутряной, почти звериный крик:

— Взяли!

Тележка сразу оторвалась, сдвинулась не менее чем на полметра и стала.

— Гастон! — крикнула мать. — Гастон!

Отец выпрямился и побежал к передку.

— Ах, черт! Ну что же ты! Мы выехали…

Мать стояла на коленях, упершись руками в землю Она не могла подняться, и ему пришлось помочь ей.

— Когда тележка поехала, я поскользнулась, — тяжело дыша, проговорила она.

Отцу хотелось выругаться, но при виде ее измученного лица он сдержался.

— Ты ушиблась?

— Нет, ничего… Куда я теперь гожусь, только раздражаю тебя, бедного.

Ее слова тронули его. Ему захотелось обнять жену, но он уже давно позабыл, как обнимают. Он только сказал:

— Ну, раз она вылезла, дело на мази. Но за дышло возьмусь теперь я. Для тебя это может плохо кончиться. Если колесо на что-то наскочит, эта чертова тележка, чего доброго, сразу швырнет тебя на землю.

Мать снова стала сзади, и они двинулись дальше.

Дорога была нелегкая, но они без особых трудностей добрались до топкого места. Отец остановил тележку, не доезжая до небольшого спуска, который вел туда.

— Думаю, проедем, — сказал он, — но если положить фашинник, будет полегче.

Он взял нож и принялся срезать с ближних деревьев ветки. Мать подтаскивала их к топкому месту и укладывала поперек дороги. Когда грязь была закрыта ветками, они снова взялись за тележку и благополучно проехали. Конец пути до большака был лучше: они осилили его с двумя остановками.

— А теперь, — сказал отец, — осталось сделать еще две ездки.

Жена, верно, уже догадалась о его плане, потому что нисколько не удивилась. Она посмотрела на небо, которое заволакивало тучами, и вздохнула:

— Только бы обошлось без дождя.

— Ладно, идем, вывезем все из лесу, и дело с концом.

Отец почувствовал, что силы у него теперь хватит на двоих. Раз они выдержали первую ездку, выдержат и остальные. И действительно, это им удалось. Потрудились они, конечно, здорово, но тележка шла хорошо, и старик был доволен. Будь у него что поесть и попить, он охотно нарезал бы еще несколько вязанок. Но от голода сводит живот, от жажды пересыхает в горле.

Когда все вязанки были снова плотно уложены на тележку, отец спросил:

— Деньги с собой взяла?

— Нет. Зачем? Чтобы потерять в лесу?

— Глупо. Можно было бы промочить горло в Паннесьере.

— Так-то оно так, но не могла же я знать это наперед.

Обратная дорога шла под гору до самого города. Достаточно было направлять тележку и тормозить в зависимости от крутизны спуска. Отец шагал, упираясь в перекладину дышла, которая толкала его в крестец. Мать шла около тележки и нажимала или отпускала тормоз. В Паннесьере старики напились у колонки. Вода была холодная, и они смочили себе лицо.

— Ты вспотел, не пей так много, — сказала мать. Отец стал на свое место; мать повернула ручку тормоза, и они снова отправились в путь. Вначале отец несколько раз оборачивался и проверял, как там с поклажей. Теперь это было уже ни к чему. Все в порядке. Он это знал. Его подталкивает в спину никуда не пропавшая тележка, а на ней — две дюжины хороших вязанок, которые он нарезал собственными руками с помощью своего старого ножа.

Потрудился он на славу. Все сделал честь честью, как и полагается человеку, который ничего не умеет делать наполовину. Что хлеб, что земля, что лес — ко всему надо приложить не только руки, но и душу. Теперь так уж повелось: лениться да небрежничать, но ему-то зачем потворствовать этой моде. У него совесть есть. Никогда не работал он спустя рукава — так неужели же, протрудившись шестьдесят лет, изменит своим правилам? Его не. касается, что делают молодые. Они остались одни, он и мать. Ладно, и одни справятся. Не нуждаются они ни в молодости и силе Жюльена, ни в деньгах Поля. Не в его характере просить милостыню. Он был прав, что не послушался жены. Если бы он пошел просить Поля помочь им, тот мог отказать, а отказ его бы обидел. Если бы Поль согласился, не пришлось бы так надрываться и, конечно, они привезли бы вдвое больше топлива, но все же, как сейчас, — лучше. Отец не мог точно сказать почему, но он так действительно думал. С этой мыслью он не расставался, несмотря на страшную усталость, которая толкала его под гору сильнее, чем тяжелая кладь. Даже когда спуск кончился и надо было снова тащить тележку, он продолжал цепляться за эту мысль.

В городе улица кое-где шла в гору, но не нашлось никого подсобить им. Было около часа дня, и люди обедали. Отцу это доставляло своего рода удовлетворение, можно сказать, почти злорадное… Одни… Они одни доведут дело до конца.

Старики были уже на Школьной улице, когда отец почувствовал на лице холодок первых дождевых капель. Дождь будто еще раздумывал, но потом сразу разверзлись хляби небесные, и на землю, словно внезапный весенний ливень, хлынули потоки воды. Сильно запахло пылью, прибитой дождем. От порыва ветра захлопал флаг со свастикой, развевавшийся над входом в Педагогическое училище, и отец увидел, как часовой в каске и в зеленом мундире спрятался в полосатую будку. Ему даже показалось, будто солдат при виде их усмехнулся, но плевать он хотел на смех немца.

— Тормози! — крикнул он.

Железные колодки заскрежетали на ободьях колес, и тележка поехала медленнее. Отец поставил тележку у своего забора и закрепил тормоз.

— Уберем, когда кончится ливень, — сказал он, доставая из кармана ключ от калитки.

Они поспешили к дому, но сперва отец пересчитал кроликов и подбросил им охапку сена и только потом поднялся на крыльцо.

Когда он вошел в кухню, мать уже открыла ставни. Она принесла из чулана два стакана и кувшин с водой. Старики медленно пили, смакуя каждый глоток.

Теперь оставалось растопить плиту и приготовить обед, но они не могли подняться с места, скованные общей усталостью.

Время от времени они глядели друг на друга. Говорить им не хотелось. Они сидели вдвоем в своем вновь обретенном доме. А дождь яростно стучал в стекла.

Они глядели друг на друга молча, но оба знали, что тяжкий труд этих двух дней связал их, несомненно, крепче, чем связывает пережитая вместе большая радость.

Часть вторая Долгая зимняя ночь

18

Под вечер, незадолго до темноты, с северо-востока налетел ветер, и огонь в печке загудел. Отец подошел к окну и поглядел на сад, где по черной земле бежали сухие листья. Потом он опять сел, опершись локтем о стол, поставил ноги в толстых серых шерстяных носках на открытую дверцу топки и вздохнул:

— Да, вот теперь это зима.

Некоторое время он прислушивался к ветру. Переводил взгляд с высокой старой груши с обнаженными ветвями, неистово метавшимися на фоне серого неба, на яркое пламя, плясавшее за решеткой топки.

А когда ветер окончательно вступил в свои права, когда он задул с настойчивой размеренностью и перекинул за линию темнеющих холмов первые беспорядочные порывы своего гнева, отец снова встал, подбросил два полена в топку и поправил вьюшку. Повесив кочергу на медный прут, он опять сел и повторил:

— Да, вот теперь это и впрямь зима.

— Ты думаешь, пойдет снег? — спросила жена.

— При таком ветре разве узнаешь. А вот если он стихнет, снег может повалить хлопьями. К тому идет. Я с самого утра чувствовал. У меня ноет плечо… И вот тебе доказательство, что я этого ждал: закрыл сарай и заложил мешками крольчатник.

Отец, не всовывая ноги в шлепанцы, просто став на них, поднялся и поглядел в окно. Одной рукой он взялся за шпингалет, а другую положил в нагрудный карман своего длинного синего фартука. Козырьком каскетки он касался стекла, которое постепенно запотевало от его учащенного дыхания.