Весь Дэн Браун в одном томе - Дэн Браун

— Взгляните хорошенько. Ничего не украдено?

— Украдено? Каким образом? Сканер сетчатки может впустить только нас.

— Все-таки посмотрите.

Виттория вздохнула и некоторое время разглядывала комнату. Затем пожала плечами и сказала:

— Лаборатория в том состоянии, в котором ее обычно оставляет отец. В состоянии упорядоченного хаоса.

Лэнгдон понимал, что Колер взвешивает все возможные варианты своего дальнейшего поведения, размышляя о том, в какой степени можно оказывать давление на Витторию и… как много следует ей сказать. Видимо, решив оставить девушку на время в покое, он выехал в центр комнаты, обозрел скопление таинственных пустых сосудов и после продолжительной паузы произнес:

— Секреты… это та роскошь, которую мы себе больше позволить не можем.

Виттория неохотно кивнула, выражая свое согласие, и на ее лице отразилась та буря эмоций, которые она испытывала. Эмоций и воспоминаний.

«Дай ей хотя бы минуту!..» — подумал Лэнгдон.

Как бы набираясь сил для того, чтобы открыть страшную тайну, Виттория опустила ресницы и вздохнула полной грудью. Затем, не открывая глаз, она сделала еще один глубокий вздох. И еще…

Лэнгдона охватило беспокойство. С ней все в порядке? Он покосился на Колера. Тот сидел совершенно спокойно, поскольку ему, очевидно, не раз приходилось бывать свидетелем этого ритуала. Прежде чем Виттория открыла глаза, прошло не менее десяти секунд.

С ней произошла такая метаморфоза, что Лэнгдон просто не поверил своим глазам. Виттория Ветра совершенно преобразилась. Уголки ее пухлых губ опустились, плечи обвисли, взгляд стал мягким. Казалось, девушка настроила свой организм на то, чтобы смириться со сложившимся положением. Страдания и личную боль ей каким-то образом удалось спрятать в глубине сердца.

— С чего начать? — спросила она совершенно спокойно.

— Начните с самого начала, — сказал Колер. — Расскажите нам об эксперименте своего отца.

— Отец всю свою жизнь мечтал о том, чтобы примирить науку и религию, — начала Виттория. — Он хотел доказать, что наука и религия вполне совместимы и являют собой всего лишь два различных пути познания единой истины… — Девушка замолчала, как бы не веря тому, что собиралась сказать в следующий момент: — И вот недавно… он нашел способ это сделать.

Колер молчал.

— Отец задумал провести эксперимент, который, как он надеялся, сможет разрешить одно из самых острых противоречий между наукой и религией.

Интересно, какое противоречие она имеет в виду, подумал Лэнгдон. Истории известно огромное их множество.

— Отец имел в виду проблему креационизма — проблему вечного спора о том, как возникла наша Вселенная.

Вот это да, подумал Лэнгдон. Значит, речь идет ни много ни мало о том самом споре!

— В Библии, естественно, сказано, что наш мир был сотворен Богом, — продолжала Виттория. — «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». Итак, все, что мы видим перед собой, возникло из бесконечной пустоты и тьмы. Но к сожалению, один из фундаментальных законов физики гласит, что материя не может быть создана из ничего.

Лэнгдону доводилось читать об этом тупике. Идея о том, что Бог смог создать «нечто из ничего», полностью противоречила общепризнанным законам современной физики и потому отвергалась ученым миром. Акт Творения с точки зрения науки представлялся полнейшим абсурдом.

— Мистер Лэнгдон, — сказала Виттория, повернувшись к американцу, — полагаю, что вы знакомы с теорией Большого взрыва?

— Более или менее, — пожал плечами Лэнгдон.

Так называемый Большой взрыв, насколько ему было известно, являлся признанной наукой моделью возникновения Вселенной. До конца он этого не понимал, но знал, что, согласно теории, находившееся в сверхплотном состоянии и сконцентрированное в одной точке вещество в результате гигантского взрыва начало расширяться, формируя Вселенную. Или что-то в этом роде.

— Когда в 1927 году католическая церковь впервые предложила теорию Большого взрыва…

— Простите, — прервал ее Лэнгдон, — неужели вы хотите сказать, что идея Большого взрыва первоначально принадлежала церкви?

Витторию его вопрос, казалось, несказанно изумил.

— Ну конечно, — ответила она. — Ее в 1927 году выдвинул католический монах по имени Жорж Лемэтр.

— Но я всегда считал, — неуверенно произнес Лэнгдон, — что эту теорию разработал гарвардский астроном Эдвин Хаббл[28]…

— Еще один пример американского научного высокомерия, — бросив на Лэнгдона суровый взгляд, вмешался Колер. — Хаббл опубликовал свои рассуждения в 1929 году, то есть на два года позже Лемэтра.

«Я читал о телескопе Хаббла, сэр, а о телескопе Лемэтра почему-то никто не пишет», — подумал Лэнгдон, но вслух этого не сказал.

— Мистер Колер прав, — продолжала Виттория. — Первоначально идея принадлежала Лемэтру. Хаббл всего лишь подтвердил ее, собрав доказательства того, что Большой взрыв теоретически возможен.

Интересно, упоминают ли этого Лемэтра фанатичные поклонники Хаббла с факультета астрономии Гарвардского университета, когда читают лекции своим студентам, подумал Лэнгдон. Вслух он этот вопрос, правда, задавать не стал, ограничившись неопределенным:

— О…

— Когда Лемэтр впервые предложил свою теорию, — продолжала Виттория, — ученые мужи объявили ее полной нелепицей. Материя, сказали они, не может возникнуть из ничего. Поэтому, когда Хаббл потряс мир, научно доказав возможность Большого взрыва, церковь возвестила о своей победе и о том, что это является свидетельством истинности Священного Писания.

Лэнгдон кивнул. Теперь он очень внимательно слушал рассуждения девушки.

— Ученым, естественно, пришлось не по вкусу то, что церковь использовала их открытия для пропаганды религии, и они тут же облекли теорию Большого взрыва в математическую форму, устранив из нее тем самым все религиозное звучание. Это позволило объявить им Большой взрыв своей собственностью. Но к несчастью для науки, все их уравнения даже в наше время страдают одним пороком, на который не устает указывать церковь.

— Так называемая сингулярность, — проворчал Колер. Он произнес это слово так, словно оно отравляло все его существование.

— Вот именно — сингулярность! — подхватила Виттория. — Точный момент творения. Нулевое время. Даже сейчас… — Виттория взглянула на Лэнгдона. — Даже сейчас наука не способна сказать что-либо внятное в связи с первым моментом возникновения Вселенной. Наши уравнения весьма убедительно объясняют ранние фазы ее развития, но по мере удаления во времени и приближения к «нулевой точке» математические построения вдруг рассыпаются и теряют всякий смысл.

— Верно, — раздраженно произнес Колер. — И церковь использует эти недостатки как аргумент в пользу чудесного Божественного вмешательства. Впрочем, мы несколько отошли от темы. Продолжайте…

— Я хочу сказать, — с отрешенным выражением лица произнесла Виттория, — что отец всегда верил в Божественную природу Большого взрыва. Несмотря на то что наука пока не способна определить точный момент Божественного акта, отец был убежден, что когда-нибудь она его установит. — Печально показав на напечатанные на лазерном принтере слова, висевшие над рабочим столом Леонардо Ветра, девушка добавила: — Когда я начинала сомневаться, папа всегда тыкал меня