Историк - Стас Северский

— Но я могу вернуть систему.

— У тебя не хватит знаний.

— Хватит для выживания. А больше и не надо, полковник. Мне не нужны все эти завороты борьбы разведчиков и шпионов… Я не собираюсь ломать голову о мысли — пусть мысли сломаются о мою голову…

— Они уже сломались о твою голову, Олаф…

— Ну если вы такой умный, полковник, скажите: подлец вы или нет? Вы всю вашу штабную жизнь лгали одним во имя других… Честны вы после этого?

— Я честен, Олаф. Я никогда не переступал грани — никогда не забывал, кого губит моя ложь, а кого — спасает.

— Даже сейчас эту грань не потеряли?

— Сейчас я никому не лгу…

— Потому, что никому не служите… Ни системе, ни врагу, ни себе… Ведь обман для вас — жизнь, как для нас — убийство…

— Ты прав, Олаф, я никому теперь не служу…

— Не по вашей воле… Не по вашей воле вы не служите системе — по ее воле… Она вышвырнула вас, не потрудившись даже казнить, как опасного для нее врага… Она знает, что вы казните себя сами, оставшись без нее, — она знает, что вы служите только ей, не служа себе… Вы убьете себя, храня ей верность, не присягнув на верность себе… А выбрав себя, выбрав жизнь, вы станете опасны для системы — станете ее врагом… Тогда, чтобы жить, вам придется предать ее — систему — придется пойти против нее и убить всех, кто будет послан ею убить вас…

— Замолчи, Олаф, я знаю… Просто… Это трудно…

— В борьбе за жизнь нет виновных и невинных — есть только победители и побежденные, только живые и мертвые…

— Ты человек прошлого, Олаф… Ты мог бы стать человеком будущего… Но в будущем нет человечества… Смотри на меня, Олаф, — я один из тех, кого нет без системы, кого не будет без системы… И будущее за такими, как я… А за такими, как я, будущего — нет…

— А мне плевать, полковник… И на прошлое, и на будущее… Я живу только сейчас.

— Мы все живем только сейчас.

— Но вы так далеко зашли в прошлое и будущее, что в настоящем от вас ничего не осталось…

— Все, что существует, имеет память, Олаф, — это коды, переносчики пространства во времени… Они просты или сложны… Но без них нет ничего… Код хранит память конструкции, сохраняя ее строение во времени… И сложные коды сложных конструкций требуют сложной памяти… Не помня, не прогнозируя, мы не сможем остаться на грани между прошлым и будущим, которую называем — настоящим… А с усложнением конструкции, хранимой нами и хранящей нас, мы должны заходить в прошлое и будущее дальше… Прежде мы не были объединены системой — нам была нужна только короткая память… Но теперь нам нужна долгая память, объединяющая нас системой… И такому одинокому стрелку, как ты, Олаф, никогда не зайти во времени дальше сложного объединения… Система сильней — она уничтожит таких, как ты…

— И сдохнет следом, как все остальное, что идет во времени… Все, что восходит, — нисходит во времени… Не было и не будет организма или организации не павших в руины и не поднятых из руин… И кончайте вы голову ломать, идите лучше крыс с Хансом ловить… А то — с голоду помрете, пока мысль додумывать будете, полковник. Вот проволока, тросы и ножи… Берите и идите.

Я положил проволоку на пол, сосредоточенно вглядываясь в ментальный фон Рокотова, ждущего в отдалении… Он еще бдителен, он еще не уверен, что мы здесь останемся надолго… Но он станет спокойней, когда пройдет время… когда мы допустим пересечение с разведчиком… Допущение пересечения — это успокоит его, а я смогу выправить перестроенные схемы поиска, взяв в расчет данные этих разведчиков… Тогда нас не найдет ни Рокотов, ни его разведчики… Найдет только Тишинский… но он потеряет время… Пройдет время… а время меняет и обстоятельства… Я взял энергоблок с загруженной портупеи…

— Что вы делаете, полковник?..

— Присягаю на верность себе, Олаф. Готовься, скоро выходим.

Запись № 7

Рокотов спокоен. Это значит, что он держит наш фоновый сигнал под контролем, но не способен определить точно наше положение… Я резко толкнул Олафа в плечо, и он сразу проснулся.

— Уходим. Сейчас.

Он не стал задавать вопросов, поняв все сразу, растолкал Ханса и схватил оружие…

Мы не спустились под землю, где велика возможность натолкнуться на заблокированные после штурма и пожара тоннели, а скоро пошли через наземные уровни зданий, избегая пересечений с разведчиками. Нужно спешить — скоро кончится время замедлителя, а рвануть должно ровно в то время, когда мы выйдем из зоны восприятия Рокотова… Он, не сосредоточенный на нашем местоположении, потеряет нас в момент взрыва. Но надо спешить — остались считанные секунды…

Рокотов потерял наш сигнал — мы вне зоны восприятия… Я упал лицом в пол, закрывая глаза руками, увлекая за собой бойцов… Сияние ударило по глазам, за раскатами двинулась взрывная волна, накрывая нас гулом и треском, сорванными панелями и градом осколков… Мы свободны. Рокотов не видит нас, он сосредоточен на взрыве, призывая в эту зону разведчиков…

Олаф поднялся, поднимая и пыль, — будто белый зверь гордо встал передо мной… встал, будто с осыпающейся с его шкуры дымкой…

— Вы одним зарядом здание снесли… Я не знал, что вы такой подрывник…

— Ты еще много обо мне не знаешь. Идем. Скорей.

— Вы ж в штабе служили… еще и в Центральном…

— Да, мне были открыты все карты, и я был счетной машиной, рассчитывающей действия наших и вражеских диверсантов, Олаф.

Ханс робко коснулся моего погашенного погона…

— Полковник, так это значит, что вы сильнее боевого офицера?..

— Нет, Ханс. Мне не знакомы нагрузки за пределами спортивных залов.

— Это не важно, когда вы можете так запросто убить, кого только пожелаете, — любого…

— Убить недостаточно — нужно остаться в живых… Я болен, Ханс.

— Но это пройдет…

— Я не знаю. Это со мной впервые…

Олаф встревожился, нагоняя меня, припадая чутким ухом к моей груди…

— Вот черт… Трещит, как костер… Это не просто бронхит… Черт… Нам антибиотики нужны, не то вас ждет участь Гюнтера, полковник… Срочно нужны — пневмония вас быстро положит…

Я развернулся, поправляя схемы передвижений…

— Идем к Штраубу.

Ханс оторопело раскрыл рот, щедро выпуская пар горячего дыхания…

— Нельзя, полковник… Мы насилу с его территорий выбрались…

— Эти земли разорены, переходя от нас Хакаю и от Хакая к нам… Нам нужны действующие склады Штрауба…

Олаф нахмурился…

— Да вы что, какие склады?.. Нас расстреляют еще до того, как мы к базам Штрауба подойдем…

— Нет, Олаф. Я проведу вас к складам Штрауба, отводя от патрулей, я открою склады…

— Полковник, у вас жар… у вас сознание мутится.

— Нет, Олаф. Я способен сделать это — и сделаю. Я буду жить и уничтожать всех, кто придет за моей жизнью.

— Вы не сможете убить Тишинского…

— Я убью и его…

— Но вы сказали, что убить его…

— Я убью его ценой жизни. Стоит только ему прийти за моей жизнью, я приду за его.

Олаф остановился, пристально в меня всматриваясь…

— А я думал, что вы не такой, полковник…

Я ушел вперед, оборачиваясь к нему через плечо…

— Я пробудился от сна, Олаф. Идем. Скорей.

Запись № 8

Штрауб близко, до границ его территорий осталось недолго, но я задыхаюсь в жару, мне нужен отдых… Топлива для костра нет, но мне костер и не нужен… Я поднес ко лбу руку и увидел свое отражение в браслете… Наверное, так выглядит оживающая статуя или человек в исчезающей маске… Еще не жизнь, еще только призрак жизни… Но мои глаза уже озарены блеском — пусть и больным… Что это?.. Сигнал — еще на границе зоны восприятия…

Я сосредоточился. Унтер-офицер AVRG N4 и трое бойцов N2… нет — пятеро… девять, десять… и офицер S7… Я поднялся на ноги — здесь рота солдат AVRG с командирами, с офицерами… армейские штурмовики… Но с ними что-то не так… они будто одурманены — все… Олаф, встав в дверном проеме, одарил небо заносчивым взглядом…

— Истребителей подняли… Это ваши — истребители Ясного…

Я вижу их — их холодные мысли — Ц499… Они метнулись вслед «белым медведям» Штрауба…

— Ваш Снегов что, Роттеру войну объявил?..

— Я не знаю, Олаф…

— Но его истребители по Штраубу бьют…

Все осиял белый свет… Далекие раскаты и снова зарево… и черные столбы — «небесные подпорки» — вздымаются на западе… Штурмовые «стрелы» ворвались свистом в этот далекий раскатистый гул и послышался смех бойцов… Они остановились совсем близко — они видят меня… Я подключил излучатель, но они надсадно смеются, стоя на улице около зависших низко над землей стрел… Я вчитался в их мысли… и вышел к ним, опуская оружие…

— Сержант, вы пьяны.

Унтер-офицер перестал смеяться и нетвердой походкой двинулся ко мне, протягивая мне открытую бутылку… Я выхватил бутылку у него из ослабевшей руки, бросая, разбивая о стену…