В тени больших вишневых деревьев - Михаил Леонидович Прядухин

как мышь? Надо ее курсануть о твоем «героизме». А ну-ка, тут куча писем. И адресок обратный, наверное, есть, — добавил Сарычев вытаскивая из бумажника аккуратно сложенные письма. Но вместо того, чтобы прочитать обратный адрес, он достал письмо и стал читать его вслух: — Здравствуй, мой единственный, мой самый дорогой человек на свете…

Тут Андрей перестал умолять, сел на корточки, закрыл лицо руками и заплакал…

Героин прочитал еще пару строк и осекся…

55

— Ладно, Козлик, на, забери свое хозяйство, — и он подошел

к нему, тыча в закрытое лицо портмоне с вытащенным из него фото и письмами.

Но Андрей не убирал рук от своего лица, а только еще силь-нее плакал, содрогаясь всем своим исхудалым телом. Разведчик еще постоял так несколько секунд и, бросив бумажник вместе с письмами и фото на стол, отошел в сторону.

А гвардии рядовой Андрей Козлов уже повалился на спину и, продолжая закрывать свое лицо руками, рыдал все сильнее и сильнее. Разведчики вместе с поваром молча смотрели на него, а он все увеличивал обороты. И наконец у него началась истерика. Андрей перестал издавать звуки, убрал руки с лица и начал колотить ими по бетонному полу, открывая рот, подобно рыбе, выкинутой на берег… Так продолжалось секунд 15–20, потом из его уст сорвался крик:

— А-а-а-а! Не хочу, не хочу! Не могу больше! А-а-а-а! Как я устал… Убейте меня, не хочу больше жить!..

— Да ладно, Козлик, перестань, упокойся. Никто не напишет никуда, — буркнул Игорь.

— Козлик, заткнись, возьми себя в руки, а то я в натуре тебя пристрелю, — добавил Героин.

Но Андрей не слышал их, он бился в истерике, как в агонии, уже лежа на животе, продолжая стучать кулаками по бетону, прося своих мучителей прикончить его. Пацаны постояли еще с пару минут, и Пожидаев предложил:

— Ладно, пойдем в подсобку, свернем стингер. По ходу, это надолго, — и, развернувшись, пошел к каморке. За ним молча последовали разведчики.

Прямо в сердце — это был контрольный выстрел, в самую душу Андрея. То святое, чистое, светлое во всем этом мраке, окружающем его, было только что растоптано и поругано. То, ради чего он все это переносил, перестало существовать. Его лавочка, укрытая тенью больших вишневых деревьев, была сожжена… Душу Андрея Козлова наполнила холодная тьма, страх, безысходность…

Еще минут пять пацаны слышали крики, доносящиеся из посудомойки, потом все стихло. Когда они докурили гашиш,

56

Пожидаев, еле шевеля языком в пересохшем рту, с трудом вы-молвил:

— Пойду посмотрю, что там, — и, взяв банку сгухи и банку тушёнки, пошел в посудомойку.

Козлов, всхлипывая, надевал бушлат, весь трясясь при этом.

— На, похаваешь, — протянул Сергей ему банки, но Андрей отвернулся, взял шапку со стола и направился в выходу. Тут Пожидаев увидел в мусорном бачке бумажник и разорванные

в мелкие клочья письма и фотографии.

— Ты что, Козлик, обалдел? На фига ты это сделал?! — удив-ленно спросил Сергей, но Андрей молча шел к выходу. — Стой, Козлик, кому говорят, стой! — вдогонку закричал Сергей, но Андрей уже не слушался и продолжал идти.

Пожидаев услышал, как хлопнула входная дверь. Потом все стихло… Он глянул еще раз на мусорный бак с порванными фотографиями и письмами, подошел к нему, достал портмоне: «Вот ништяк. Мне как раз бумажник нужен. А то таскаю все свои документы в кулечке. Надо только будет его бензином хорошо обработать, чтобы бэтээров не подхватить». Потом взял швабру, брезгливо морщась, скинул со стола в мусорный бак нательную рубаху и простынь…

Через четыре дня на вещевом складе, где возвышались кучи угля, был найден окоченелый труп Андрея Козлова. Он просто замерз. Одет Андрей был в новое летнее нательное белье, а хэбэ, сапоги и бушлат нашли на другой стороне кучи с углем. Так никто и не узнал, где все же он прятался.

Сергей все пытался докопаться, сколько дней он там про-лежал. Но толком так ничего и не узнал. Его почему-то очень беспокоило, в ту ночь он замерз или нет…

Потом, по прошествии времени, Сергей понял, когда в оче-редной раз ему снились огромные, красивые глаза с длинны-ми ресницами, безмолвно молящие о пощаде, что неважно, в какой день замерз Андрей Козлов. Ведь контрольной выстрел был произведен там, на посудомойке. Нет, не духами, а тремя обкуренными чижами. Так, ради хохмы, от нечего делать…

Много еще Пожидаев, идя по жизни, сделает неправильных, плохих поступков, о которых потом будет сожалеть, но этот,

57

хотя уже прошло тридцать лет с тех пор, всегда вызывает в нем наиболее острое желание отмотать все назад. Но время вспять не повернешь, и история не знает сослагательных наклонений.

И когда часто по неведомым причинам в его голове возника-ют огромные глаза, то им вторит давно ставшая хронической тихая, тупая боль в сердце…

А бумажник Андрея Сергей зачем-то носил еще много-много лет. Портмоне от времени истрепывалось, но он упорно чинил его, подклеивая и подшивая, хотя давно мог купить себе новый… Но потом все же, проносив лет пятнадцать, Сергей потерял его. Но как и при каких обстоятельствах, Пожидаев не имел понятия. Бумажник как в воду канул…

***

С еще одним подобным «выстрелом» Сергей столкнулся уже дома. Только в этот раз не он жал на «курок», но произведен он тоже был там, в далеком Афганистане, смертельно ранив его знакомого, и «пуля», засевшая в сердце, убила его через несколько лет…

В военкомате, войдя в кабинет, который ему указали, По-жидаев столкнулся нос к носу со своим старым знакомым, которого знал еще с детства. Тот получал юбилейную медаль: «70 лет Вооружённых сил СССР», за которой, в общем-то, Се-рега и приперся туда.

— Привет, Толик! Ты что, тоже там был?! — радостно вос-кликнул Сергей, протягивая руку для приветствия.

Но Хмырь, такая кличка была у Толика с детства, особо не обрадовался и как-то вяло ответил, пожимая протянутую руку:

— Привет, да, был.

— А где? — на той же пафосной ноте продолжил Пожидаев.

— В Шинданде, — все так же вяло и сухо ответил Толик.