Мое взрослое детство - Людмила Гурченко

По Клочковской проехало несколько мотоциклов с коляской. В них солдаты в белых маскхалатах, с автоматами наготове. Потом тишина. Потом опять такая же группа мотоциклов. И только вслед за ними в город вступила армия.

ВТОРЫЕ НЕМЦЫ

«Это было при «первых немцах», а это было при «вторых немцах» — выражения знакомы всем тем, кто пережил войну в Харькове.

 «Первые немцы» навсегда ушли. Пришли наши. Но бои за город продолжались, немцы стояли на окраине Харькова, в районе Холодной Горы. Нашим город пробыл около двух недель. В течение этих двух недель во дворе у нас был красноармейский госпиталь. Беспрерывно возили тяжелораненых. Женщины-медсестры развешивали рядами бинты. А наутро, от мороза и ветра, бинты торчали колом во все стороны.

 Мне все время казалось, что война, немцы — это только сегодня. А вот завтра будет прекрасное утро. Я проснусь — и будет 1 Мая. Веселый папа с баяном. И мама вся в белом, будет смотреть счастливыми и странными глазами на папу. Но наши отступили. Пришли «вторые немцы». У тети Валиных окон мы опять заняли свой наблюдательный пункт. Опять на Клочковской та жа картина. Только входили немцы уже из центра, от площади Тевелева.

...По нашему переулку, под нами, несколько красноармейцев в зелено-желтых плащ-палатках перебегали от двора к двору. Они направлялись к Рымарской. А с Клочковской короткими автоматными очередями стреляли «вторые немцы». Их еще было видно из нашего окна. Вокруг из окон выглядывали люди. Все следили... Откуда-то раздалось: «Налево! За угол налево!».

Красноармейцы скрылись налево за углом, по направлению к Опере... Мама сказала: «Хоть бы успели до сада Шевченко, там все-таки деревья». А тетя Валя сказала:«А что деревья? Ведь сейчас зима».

А я подумала: «Почему на них не белые халаты, а пятнистые?».

«Лёля! Лёля! Скорей! СОвсем, а-а! СОвсем другие вОйська... и форма».

«Вторые немцы» шли, тесно прижавшись друг к другу, шеренгой от тротуара до тротуара. Они разряжали автоматы в малейший звук, в движение, в окна, в двери, вверх, в стороны...

Это были отборные войска СС. Звук кованых сапог, отрывисто лающая речь, черная форма и особенно отчеканенное «хайль» — ничего похожего не было у «первых немцев».

Звук кованых сапог раздавался кругом. На следующий день он раздался и на нашей каменной лестнице. Сначала внизу, потом на третьем этаже. Мы все собрались на кухне и ждали...

Немцы вошли четко. Двое остались у наружных дверей. Двое пошли по комнатам, потом на кухню. Оба очень молодые, совершенно одинаковые, с мертвыми, бесцветными глазами. Я стояла перед мамой, упиралась затылком в ее худой провалившийся живот. Они с ног до головы обшарили взглядом всех взрослых. Я смотрела на них со страхом, но и с огромным интересом. Что это за люди? Вроде люди... и не люди.

Эти двое между собой громко переговорили, потом что-то крикнули тем, которые стояли у входа. Услышали такой же громкий и четкий ответ, одновременно повернулись «кругом» и так же четко, чеканя шаг, вышли из нашей квартиры, оставив дверь настежь.

Их действия, поведение произвело впечатление отрепетированного спектакля. Дочь и мать Мартыненко, тетя Валя, мама и я не двинулись с места, пока не услышали их шаги этажом ниже.

Все бросились по комнатам. А я осталась на кухне. Мне нужно было отдышаться. Хотелось побыть одной, сообразить — что это? И страшно, и одновременно мучило любопытство: «Смогу ли я так же четко пройтись и без остановки развернуться «кругом», а потом так же четко пойти в другую сторону? А? Смогу? Ладно, потом попробую, не сейчас».

Пошла посмотреть, что они у нас в комнате наделали. И вдруг перед самой нашей дверью резко развернулась «кругом», да еще пристукнула ногой об ногу! От выскочившей из нашей комнаты мамы получила такую затрещину, такого «тэвхаля», как говорил мой папа, что в глазах темно стало. Тут я и успокоилась. И на маму не обиделась. Мама права. Но ведь я и сама этого не хотела! Так получилось.

Когда папочка вернулся с войны, я его «изводила», заставляя все время командовать мне: «на-пра-ава», «на-ле-ева», «шагом арш», «кру-у-гом»... Я со счастливой улыбкой исполняла команды. Мне так хотелось быть мальчиком...

Все подушки, перины были вспороты штыками. Всюду открыты ящики и дверцы. Кругом перья. Так же было и у тети Вали, и у Мартыненок.

—  Валя! Это же чистейший идиотизм! Искать в перине партизан. При чем подушки?

—  Доця! Аккуратно собирай все перья, чтоб ни Одно не прОпало.

Немцы увели из нашего дома двух последних пожилых мужчин. Они действительно повсюду искали партизан или раненых красноармейцев, не успевших скрыться.

ДЯДЯ ВАСЯ

«Вторые немцы» объявили комендантский час. Кто появлялся на улице после шести часов вечера — расстрел на месте. За время оккупации было столько приказов, столько распоряжений и угроз, что бдительность у людей ослабела. Но когда после приказа о комендантском часе на следующее же утро на улице были убитые, стало ясно, что «вторые немцы» приказы приводят в исполнение. И после шести вечера город был мертвым. Только редкие выстрелы. Только звук железных подков.

Зато утром, чуть свет, начиналась жизнь. Но какая! Она бурлила, била ключом. Люди как будто наверстывали за вечер. Все выныривали из своих домов и бежали на базар! Там все. Еда, одежда, деньги, надежда — жизнь!

Мы с мамой тоже спешили на базар. Теперь мама торговала табаком. Нас выручил папин товарищ — баянист дядя Вася. Я его до войны не видела у нас в доме. Наверное, он был не «кровенный», а просто товарищ.

— Всех поили, кормили... Куда все делись? Исчезли. А дядя Вася помог. Кто мог подумать? Встретила его на базаре. Голос мой не узнал, Валь, по руке узнал, сразу улыбнулся: «Здравствуй, Лёлечка». Как это у слепых устроено... узнал по руке...

— Лёля! Как это по руке? Он что — гадает? Ты меня с ним познакомь...

— Да нет, Валя, он баянист, слепой.

Дядя Вася был огромный, мощный человек. Ходил в маленьких черных очках, с палкой. Рядом с ним все было маленьким — и баян, и его жена. Она его постоянно сопровождала и тихо шелестела своим добрым голосом: «Вася, тут ступенька, не спеши, не спеши. Мы успеем...» Дядя Вася был слепым от природы. Со стороны было забавно — огромный человечище с маленьким баяном и маленькой женщиной.

Он тогда нас с мамой спас. Его жена торговала на базаре табаком. А дядя Вася играл на баяне в маленькой пивной. Они одолжили маме денег на табак. Табак мама купила оптом — полмешка. А продавали мы с ней его в розницу — на стаканы. Стаканы выбирались самые маленькие.

А табак мама смачивала водой, чтобы он разбухал. Один раз нам подсунули вместо табака полмешка мякины. Мама плакала, мы не знали, что предпринять, кому жаловаться. Ей дали «дельный» совет: если в горле дерет, значит, это табак, если нет — значит, нет. Мама научилась курить.