Круглосуточный книжный мистера Пенумбры - Робин Слоун

Звякает колокольчик, и Пенумбра входит, сопровождаемый длинным клочком тумана. Я молчу, не понимая, как начать. Передо мной сразу два Пенумбры: один — немо уставившийся на меня проволочный контур на экране ноута, второй — старик на пороге, как раз складывающий губы в улыбку.

— Утро доброе, мальчик мой, — говорит он приветливо. — Произошло за ночь что-нибудь, достойное упоминания?

Какое-то мгновение мне всерьез кажется, что нужно опустить крышку ноута и никогда не заговаривать об этом. Но нет: мне нестерпимо любопытно. Я не могу просто сидеть за стойкой, пока вокруг меня плетется паутина странностей. (Я понимаю, так можно много какие работы описать, но тут у нас, вероятно, особый тип странности, в духе Кроули.)

— Что у вас там? — спрашивает Пенумбра. — Начали работать над сайтом?

Я поворачиваю ноут, показывая ему экран.

— Не совсем.

С полуулыбкой он сдвигает очки на переносицу и склоняется к экрану. У него вытягивается лицо, и он негромко произносит:

— Основатель.

Потом оборачивается ко мне.

— Вы решили загадку.

Он шлепает себя по лбу, и его лицо расплывается в недоуменной улыбке.

— Вы уже разобрались. Гляньте на него. Вот он, на экране!

Гляньте на него? Разве это не… Ой. Пенумбра наклоняется поближе, и до меня доходит, что я допустил распространенную ошибку: для меня все старики на одно лицо. У контурного портрета на экране нос Пенумбры, а вот рот — будто крошечный выгнутый лук. А у Пенумбры прямой и широкий, хорош для усмешек и ухмылок.

— Как вам это удалось? — спрашивает он.

Он так горд, будто я его внук, и мне только что случилось выбить хоум-ран или придумать лекарство от рака.

— Я должен увидеть ваши записи. Вы использовали метод Эйлера? Преобразование Брито? В этом нет ничего стыдного, так устраняются многие неясности на раннем…

— Мистер Пенумбра, — перебиваю я торжествующим голосом, — я отсканировал старый дневник.

Тут я понимаю, что такое заявление подразумевает некоторые объяснения, и потому, запнувшись, признаюсь:

— Ну, я взял один старый дневник. На время. Попользоваться.

В уголках глаз Пенумбры появляются морщинки.

— О, я знаю, мальчик мой, — говорит он без недовольства.

Помолчав, продолжает:

— Ваша имитация очень уж пропахла кофе.

Ну так вот.

— Я взял старый дневник, мы отсканировали его…

Лицо Пенумбры меняется, внезапно он встревожен, как будто вместо того, чтобы вылечить рак, я им заболел.

— …ведь в Гугле есть такой аппарат, он суперскоростной, и Хадуп, он враз — ну, то есть тысяча компьютеров, только так!

Я щелкаю пальцами для выразительности. Не думаю, что Пенумбра понимает хоть слово.

— В общем, смысл в том, что мы просто извлекли данные. Автоматически.

У Пенумбры дрожат микромышцы. Видя его так близко, я вспоминаю, что он правда глубокий старик.

— Гугл, — шепчет он.

Потом длинная пауза.

— Как интересно.

Он выпрямляется. У него весьма странная мина: эмоциональный эквивалент странницы с ошибкой 404. Обращаясь больше к самому себе, он говорит:

— Надо будет сообщить.

Погодите, куда сообщить? Мы говорим о сообщении в полицию? Кража в особо крупных размерах?

— Мистер Пенумбра, что-то не так? Я не понимаю, почему…

— Ах, да, понял, — сухо говорит он, сверкая на меня глазами. — Теперь сообразил. Вы сжульничали — будет такое определение справедливо? И в итоге абсолютно не ведаете, что у вас получилось.

Я опускаю глаза. Да, такое определение будет справедливо.

Подняв глаза, вижу, что взгляд Пенумбры смягчился.

— И все же… вы это сделали, как ни крути.

Повернувшись, он идет к Дальнеполочникам.

— Как интересно.

— Кто это? — неожиданно спрашиваю я. — Чье это лицо?

— Это Основатель, — отвечает Пенумбра, ведя длинной ладонью вдоль полки.

— Тот, кто скрывается и ждет. Новичков он мучит годами. Годами! И вот вы обнаружили его за — сколько?

Всего месяц?

Не совсем:

— Ровно за один день.

Пенумбра шумно вздыхает. Вновь сверкает глазами. Они широко раскрыты и, отражая свет из окна, вспыхивают ярко-голубым; прежде мне такого видеть не доводилось. Он вздыхает:

— Невероятно.

Новый вздох, еще глубже. Пенумбра кажется ошеломленным и будто подвыпившим: строго говоря, он выглядит слегка чокнутым.

— Меня ждет работа, — говорит он. — Мне нужно спланировать. Ступай домой, мальчик мой.

— Но…

— Ступай. Понимаешь ты это или нет, сегодня ты сделал кое-что важное.

Он поворачивается и шагает в глубину темных и пыльных стеллажей, тихонько беседуя сам с собой. Я собираю ноут и котомку и выскальзываю за дверь. Колокольчик издает едва слышный звон. Я бросаю взгляд назад сквозь высокие окна, и там, за изгибами золотых букв, Пенумбры уже не видно.

За что вы так любите книги?

На следующий вечер, придя на работу, я вижу такое, чего не видал здесь прежде, и замираю на месте, открыв рот: в магазине мистера Пенумбры темно.

Дело неладно. Магазин всегда открыт, никогда не спит, будто маленький маяк на этом нехорошем куске Бродвея. Но теперь лампы погашены, а к двери изнутри прилеплен аккуратный листок бумаги. Голенастым почерком Пенумбры на нем написано:

ЗАКРЫТО (AD LIBRIS)

Ключа от магазина у меня нет, ведь он никогда не был нужен. Мы передавали вахту из рук в руки: Пенумбра Оливеру, Оливер мне, я Пенумбре. Сначала я злюсь, эгоистично негодую. Какого черта? Когда он откроется? Разве не надо было сообщить мне по электронке или как-то иначе предупредить? Полная безответственность со стороны нанимателя.

Но потом меня накрывает тревога. Наш утренний разговор — крайне необычное происшествие. А вдруг он так взбудоражил Пенумбру, что того хватил микроинсульт? А то и обширный инфаркт? Вдруг Пенумбра умер? А может, он хлюпает носом где-то в одинокой квартире, где его никогда не навещают родные, потому что дедуля чудной и пахнет книгами? Волна стыда катится у меня по венам, пополам с гневом, и они, булькая, смешиваются в плотный суп, от которого мне нехорошо.

Я захожу в винный на углу купить чипсов.

Следующие двадцать минут я стою на тротуаре, тупо жуя чипсы и вытирая руку о штанину, не понимая, что теперь делать. Идти домой и прийти завтра? Отыскать Пенумбру в телефонном справочнике и позвонить? Ну, это явно нет. Я знаю заранее, что его в справочнике не будет, а кроме того, не представляю, где такой справочник взять.

Стою, пытаясь родить какой-то умный план, и вдруг замечаю знакомую фигуру, плывущую по улице. Это не Пенумбра — он не плавает. Это… это мисс Лапен. Я ныряю за мусорный бак (зачем, собственно, я нырнул за мусорный бак?) и наблюдаю, как она спешит к магазину и, приблизившись и обнаружив его необитаемость, разевает рот, бросается к дверям, встает на цыпочки и читает объявление «закрыто (ad libris)», прижавшись носом к стеклу и, несомненно, извлекая из этих трех слов глубокий смысл.

Потом она бросает опасливый взгляд направо и налево, и, когда бледный овал ее лица поворачивается в мою сторону, я вижу на этом лице тщательно сдерживаемый страх. Развернувшись, Лапен уплывает в обратную сторону.

Я выкидываю чипсы в бак и трогаюсь следом.

Лапен сворачивает с Бродвея на дорожку, уводящую к Телеграфному холму. Скорости она не уменьшает, даже когда рельеф под ногами начинает вздыбливаться: чудаковатый паровозик, который смог. Я уже чуть ли не задыхаюсь, торопливо шагая на квартал позади, и едва успеваю за ней. Высоко над нами на вершине холма пронзает небо шпиль башни Койт, серый контур на фоне густой темноты небосвода. Где-то на середине узкой улицы, выгибающейся вверх по контуру холма, Лапен исчезает.

Я бросаюсь со всех ног к тому месту, где она только что стояла, и обнаруживаю узенькую каменную лестницу, врезанную в склон холма, будто переулочек между домами, круто уходящую вверх под сетчатым пологом ветвей.

Лапен как-то умудрилась подняться уже до половины.

Пытаюсь окликнуть ее: «Мисс Лапен!», — но я запыхался, и выходит только хрип. Кашляя и хрюкая, наклоняюсь ниже к ступеням и бегу за ней.

На лестнице тишина. Свет падает только из узких окошечек, прорезанных высоко в стенах домов по обе стороны от нее; он разбрызгивается над моей головой по ветвям, отягощенным темными сливами. Впереди раздается громкий шорох и разноголосые вопли. В следующую секунду стая диких попугаев, вспугнутых с насеста, лихо проносится сквозь образованный деревьями тоннель на простор ночного неба. Кончиками крыльев они задевают меня по макушке.

Выше раздается сухой щелчок, потом скрип, и вот узкая полоска света разворачивается в широкий квадрат. Тень моей жертвы на миг заслоняет его, и он тут же исчезает совсем. Розмари Лапен дома.