Иметь и не иметь - Эрнест Миллер Хемингуэй
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А что случилось с ней, что ее понадобилось отрезать? — спросил его адвокат.
— Не ваше дело, — ответил ему Гарри.
— Да нет, я просто спрашиваю. Что случилось и где вы были?
— Больше вам не к кому приставать? — спросил его Гарри. — Вы знаете, где я был, и вы знаете, что случилось. Попридержите язык и не приставайте ко мне.
— Я хочу с вами поговорить, — сказал ему адвокат.
— Ну, говорите.
— Нет, не при всех.
— Я не хочу говорить с вами. От вас ничего хорошего не дождешься. Зараза вы.
— У меня кое-что есть для вас. Кое-что хорошее.
— Ну ладно. Один раз послушаю, — ответил ему Гарри. — а о чем речь? О Хуане?
— Нет. Не о Хуане.
Они обогнули стойку и вошли в помещение за баром, которое было разгорожено на кабинеты, и пробыли там довольно долго. Пока они были там, пришла дочка Толстухи Люси с той девушкой из их заведения, с которой она всегда вместе ходит, и они сели у стойки и спросили кока-колы.
— Говорят, вышло запрещение девушкам гулять по улицам после шести часов вечера и в барах показываться тоже, — сказал Фредди дочке Толстухи Люси.
— Да, говорят.
— Собачья жизнь стала в этом городе, — сказал Фредди.
— Еще бы не собачья. Выйдешь купить себе сандвич или стакан кока-колы — арест и штраф пятнадцать долларов.
— Теперь только к таким и привязываются, — сказала дочка Толстухи Люси. — Кто любит повеселиться. У кого не совсем постная физиономия.
— Если порядки в этом городе не изменятся — дело кончится плохо.
Тут как раз вышли Гарри с адвокатом, и адвокат сказал:
— Значит, вы туда придете?
— А почему вам не привести их сюда?
— Нет. Они сюда не пойдут. Приходите туда.
— Ладно, — сказал Гарри и повернулся к стойке, а адвокат пошел к выходу.
— Что будешь пить, Эл? — спросил Гарри меня.
— Бакарди.
— Два бакарди, Фредди. — Потом он повернулся ко мне и говорит: — Ты что теперь делаешь, Эл?
— Я на общественных работах.
— Что делаешь?
— Рою канавы. Снимаю изношенные трамвайные рельсы.
— Сколько ты там получаешь?
— Семь с половиной.
— В неделю?
— А ты думал?
— На какие же шиши ты тут выпиваешь?
— Я не пил, пока ты не угостил меня, — ответил я. Он немного подвинулся ко мне.
— Пойдешь со мной в рейс?
— Смотря в какой.
— Об этом поговорим.
— Ладно.
— Идем, прокатимся на машине, — сказал он. — Будь здоров, Фредди. — Он часто дышал, как всегда, когда выпьет, и мы вместе с ним пошли мимо того места, где я работал весь день и где мостовая была разрыта, и дошли до угла, где стояла его машина. — Садись, — сказал он.
— Куда мы едем? — спросил я его.
— Сам не знаю, — сказал он. — Дорогой надумаю. Мы поехали по Уайтхед-стрит, и он не говорил ни слова, а на перекрестке свернул налево, и мы поехали через центр города к Уайт-стрит и по ней к берегу. Все время Гарри не говорил ни слова, и мы свернули на набережную и по ней ехали до бульвара. Выехав на бульвар, он затормозил и остановился у самого тротуара.
— Тут какие-то иностранцы хотят зафрахтовать мою лодку на один рейс, — сказал он.
— Твоя лодка арестована таможней.
— Они этого не знают.
— Что за рейс?
— Им нужно переправить одного человека, у которого есть дело на Кубе, но ни пароходом, ни самолетом ему ехать нельзя. Так мне сказал Краснобай.
— А это можно?
— Понятно. После переворота это сплошь да рядом делается. Тут нет ничего особенного. Тьма народу переправляется так.
— Как же быть с лодкой?
— Лодку придется выкрасть. Они держат моторы незаправленными, так что я не могу сразу запустить их.
— Как ты выведешь ее из гавани?
— Выведу.
— А как мы вернемся?
— Это еще придется обдумать. Если не хочешь ехать, скажи прямо.
— Я с охотой поеду, если на этом можно заработать.
— Слушай, — сказал он. — Ты получаешь семь с половиной долларов в неделю. У тебя трое малышей, которых нечем кормить, когда они приходят из школы. У тебя семья, и у всех у вас животы подводит от голода, а я даю тебе случай немного заработать.
— Ты не сказал, сколько заработать. Если уж рисковать, так хоть было б из-за чего.
— Теперь, сколько ни рискуй, много не заработаешь, Эл, — сказал он. — Взять хоть бы меня. Я, бывало, весь сезон возил любителей на рыбную ловлю и получал по тридцать пять долларов в день. И вот в меня стреляют, и я остаюсь без руки и без лодки из-за паршивого груза спиртного, который весь не стоит моей лодки. Но одно могу тебе сказать; я не допущу, чтоб у моих детей подводило животы от голода, и я не стану рыть канавы для правительства за гроши, которых не хватит, чтобы их прокормить. Да я и не могу теперь рыть землю. Я не знаю, кто выдумывает законы, но я знаю, что нет такого закона, чтоб человек голодал…
— Я бастовал против такой оплаты, — ответил я ему.
— И вернулся на работу, — сказал он. — Они заявили, что вы бастуете против благотворительности. Ты, кажется, всю жизнь работал, не так ли? Ты никогда ни у кого не просил милостыни.
— Теперь нет работы, — сказал я. — Нигде теперь нет такой работы, чтоб можно было жить не впроголодь.
— А почему?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю. Но только моя семья будет сыта до тех пор, пока другие сыты. Они хотят выморить вас, кончей, отсюда, чтобы можно было сжечь ваши лачуги и настроить отелей и сделать из Ки-Уэст туристский город. Так я слышал. Я слышал, что они скупают земельные участки, а потом, когда голод погонит бедняков голодать в другое место, тогда они явятся и устроят здесь красивый уголок для туристов.
