Ключ - Дзюнъитиро Танидзаки

Кодама больше полутора часов сидел возле кровати, наблюдая за состоянием больного. За это время он взял сто граммов крови из вены на руке. Сделал инъекцию неофирина, витаминов В1 и К и пятидесятипроцентного раствора глюкозы. «Еще раз зайду днем, – сказал он, – но хорошо бы профессор Сома взглянул». Я и без его совета собиралась позвонить профессору. «Надо ли известить родственников?» – спросила я. «Подождем, как пойдет болезнь, а там будет видно», – сказал он. Ушел около четырех утра. Провожая его, я попросила как можно быстрее прислать медсестру.

В семь появилась Бая, и Тосико ушла к себе в Сэкидэн, пообещав прийти днем. Как только она ушла, я позвонила Кимуре домой. Подробно рассказала, что произошло. Убедила, что сейчас лучше не навещать. Он сказал, что огорчен случившимся и хотел бы зайти хоть ненадолго. Но я предупредила, что, несмотря на паралич половины тела и неспособность изъясняться, муж, по-видимому, не утратил полностью сознания и есть опасность, что при виде Кимуры он придет в возбуждение. «Я не буду заходить к больному», – сказал он.

Около девяти муж начал храпеть. Вообще-то он всегда храпит, но сейчас это был какой-то непривычный, жуткий храп. До этого казалось, что он в сознании, хотя и помраченном, но в какой-то момент он, видимо, уснул. Я вновь позвонила Кимуре и сказала, что обстоятельства переменились и он вполне может посетить больного.

В одиннадцать звонок от Кодамы: «Я связался с профессором Сомой, он придет к вам в два, я буду с ним».

В половине первого пришел Кимура. Сегодня понедельник, и он выкроил время между уроками. Вошел к больному и смиренно провел у изголовья с полчаса. Я тоже была рядом. Он сидел на единственном стуле, я поместилась на кровати мужа (он лежал на моей), мы изредка перекидывались парой слов. Между тем храп превратился буквально в раскаты грома. («Не притворный ли это храп?» – вдруг забеспокоилась я. Увидев тревогу на моем лице, Кимура, должно быть, подумал о том же, но, разумеется, ни он, ни я ни словом об этом не обмолвились.) В час Кимура ушел. Пришла медсестра. Милая девушка лет двадцати пяти по имени Коикэ. Пришла и Тосико. Я смогла наконец поесть. Не ела с прошлой ночи.

В два пришел профессор Сома. С ним Кодама. К этому времени в состоянии больного произошли перемены: он уснул, температура поднялась до 38,2°. Профессор Сома подтвердил диагноз Кодамы. Он также проверил реакцию Бабинского, но не стал обследовать мошонку (рефлекс поддерживающей яички мышцы). И посчитал, что лучше не применять кровопускания. Затем дал подробные, со множеством ученых слов, рекомендации Кодаме. Вскоре после ухода профессора и Кодамы явился массажист. Тосико не пустила его на порог, бросив с издевкой: «Вы уже продемонстрировали все, на что способны!» Она слышала, как давеча Кодама сказал: «Напрасно он подвергал себя такому продолжительному, изнурительному массажу. Не исключено, что это и послужило непосредственной причиной инсульта». (Кодама знает, что истинная причина в другом, и возложил вину на массажиста, вероятно желая немного меня утешить.) «Это моя вина! – причитала Бая. – Я его привела! Что я натворила!»

В четвертом часу Тосико сказала: «Мама, может, тебе прилечь?» Я вправду решила немного вздремнуть. Однако в спальне лежит муж, там же постоянно дежурят Тосико и медсестра, и в гостиной не отдохнешь, все время кто-нибудь заходит. Комната Тосико пустует, но она не любит, чтобы на ее комнату посягали даже сейчас, когда она живет отдельно. Она тщательно запирает все свои платяные и книжные шкафы, ящики стола, и я предпочитаю туда не соваться. Я решила воспользоваться кабинетом на втором этаже, расстелила на полу тюфяк и прилегла. Наверно, мы с медсестрой будем спать здесь по очереди. Но, как я ни ворочалась, пытаясь уснуть, все без толку. Мне захотелось записать все, что произошло начиная со вчерашнего дня. (Прежде чем подняться в кабинет, я украдкой, так, чтобы Тосико не заметила, прихватила дневник.) Прошло полтора часа, прежде чем я закончила описывать события от утра семнадцатого по настоящее время. Спрятала дневник на книжной полке и спустилась вниз, как будто только что проснулась. Было уже почти пять.

Зайдя к больному, увидела, что он уже не спит. Время от времени он слегка приоткрывал глаза и осматривался. Мне сказали, что уже минут двадцать, как проснулся. Получается, он проспал с девяти утра, больше семи часов. По словам медсестры, она слышала, будто опасно, если сон продолжается дольше двадцати четырех часов, так что, к счастью, обошлось. Левая половина по-прежнему парализована. В пять тридцать больной, видимо пытаясь заговорить, начал бормотать что-то невнятное. (Но в сравнении с тем, что было сразу после удара, кое-что можно все же уловить.) Слегка шевельнув правой рукой, показал на низ живота. Я догадалась, что он хочет помочиться, и подложила судно – безрезультатно. Он был заметно раздражен. Спросила: «Пописать?», он кивнул, я еще раз приставила судно, опять ничего. От скопившейся мочи у него наверняка тяжесть и резь в животе, но понятно, что моча не выходит из-за того, что мочевой пузырь парализован. Позвонила Кодаме и спросила, что делать. Послала за катетером, и с его помощью медсестра Коикэ вывела мочу. Довольно много.

В семь напоили больного через соломинку молоком и соком.

В половине одиннадцатого Бая ушла к себе домой. Сказала, что по семейным обстоятельствам не может остаться на ночь. Тосико спросила, как ей быть. С намеком, что она, конечно, может остаться, но не будет ли ее присутствие мне помехой. Я ответила: «Поступай как хочешь. Сейчас ему относительно лучше, беспокоиться пока не о чем. Если произойдет резкое ухудшение, я позвоню». – «Ну ладно», – сказала она и в одиннадцать ушла к себе в Сэкидэн.

Больной дремлет, но сон, кажется, неглубокий.

19 апреля

...В полночь вдвоем с Коикэ молча сидели возле больного. Убивая время, читали газеты и журналы, поставив лампу так, чтобы свет не падал на кровать. Я предложила ей немного поспать на втором этаже, но она отказалась. И только около пяти, когда начало светать, пошла вздремнуть.

В щели ставень пробивались лучи солнца, беспокоя его сон. В какой-то момент он приоткрыл глаза и посмотрел в мою сторону. Кажется, искал меня глазами. То ли ему не было видно, что я сижу сбоку, то ли, увидев меня, притворился, что не видит. Шевельнув губами, что-то пробормотал. Ничего понять было невозможно, но одно слово я разобрала – так мне показалось. Может, это моя фантазия, но мне послышалось, что он произнес: «Ки-му-ра». Еще что-то промямлил, но «Ки-му-ра» прозвучало довольно отчетливо. (Возможно, он и прочее мог выговорить яснее, если б хотел. Вероятно, он нарочно мямлит, чтобы скрыть неловкость.) Несколько раз повторил что-то, замолчал и закрыл глаза...

Около семи пришла домработница, чуть позже – Тосико. Около восьми проснулась Коикэ.

В половине девятого кормили больного завтраком. Чашка теплой каши, желток, яблочный сок. Я давала ему есть с ложки. ГЦ всему видно, больной предпочитает, чтобы не Коикэ, а я ухаживала за ним.

В одиннадцатом часу он почувствовал позыв к мочеиспусканию. Попробовала подставить судно, опять ничего не вышло. Коикэ хотела вывести мочу, но ему, видимо, неприятно и жестом руки он велел убрать катетер. Опять подложили судно. Больше десяти минут прошло, но, как и прежде, безрезультатно. У него был ужасно раздраженный вид. «Как бы ни было неприятно, вам лучше пописать, – уговаривала его Коикэ, как младенца, вновь доставая катетер. – Ну же, давайте, сразу полегчает!» Больной, бормоча, как будто хотел рукой показать что-то. Коикэ, Тосико и я, все трое напряженно пытались понять. Наконец догадались, что он, видимо, обращается ко мне: «Если не обойтись без катетера, сделай ты, а медсестра и Тосико пусть выйдут». Мы с Тосико попытались втолковать ему, что только медсестра умеет пользоваться катетером, и он должен позволить Коикэ выполнить процедуру.

В полдень больной обедал. Было почти то же, что на завтрак, но он продемонстрировал изрядный аппетит.

В половине первого пришел Кимура. Я рассказала ему, что больной очнулся от сна, по всей видимости, к нему постепенно возвращается сознание и мне даже послышалось, что он выговаривал имя Кимуры. Не заходя дальше прихожей, Кимура ушел.

В час пришел доктор Кодама. Сказал, что развитие болезни благоприятное, бдительности, конечно, терять не следует, но если так будет продолжаться, все нормализуется. Давление 165 на 110. Температура снизилась до 37,2°. Сегодня он вновь прибегнул к методу Бабинского. (Когда доктор обследовал мошонку, я внимательно следила, какое будет выражение лица у больного, но его тусклые невидящие глаза были устремлены в пустоту, как будто ничего не происходит.) Кодама ввел глюкозу, неофирин и витамины.

Я не хотела никому из знакомых сообщать о случившемся, но все же пришлось позвонить на кафедру, и днем начали приходить посетители, раздаваться звонки с расспросами. Завалили фруктами и цветами. Явилась француженка из Сэкидэн. Расчувствовалась, узнав, что произошло то же самое, что и с ее мужем. Оставила ветку сирени из своего сада. Тосико поставила ее в вазу и принесла в комнату больного. «Папа, мадам Окада принесла сирень из своего сада!» – сказала она и придвинула столик так, чтобы цветы хорошо были видны больному. Среди присланных фруктов были его любимые кислые апельсины, я размельчила миксером и дала ему выпить сок.