Поворот - Вадим Фролов

О чем, интересно, дядя Саша с батей говорил? Компот мне уже совсем в горло не полез, и я направился к дяде Саше. Ни его, ни Гали дома не было. Неужели он бате о нашем разговоре рассказал?

Я сказал маме, что ухожу, что у меня дела. Она только вздохнула. Я вышел на Моховую. Надо искать Веньку. Где? И я решил найти или Фуфлу или Хлястика.

Фуфлы дома не было.

— Носит его целыми днями где-то допоздна, — жалобно сказала мне накрашенная женщина, которую я видел в прошлый раз. — Хоть бы занялся чем. Говорит, в футбол играет. А ночью что, тоже играют?

— Бывает, — сказал я, — при фонарях.

Я вышел, и ноги понесли меня к подвалу. Сердце екало, но я все же подошел к двери в подворотне и тихонько, а потом погромче позвал Фуфлу. Никто не ответил. Осмелев, я спустился на несколько ступенек вниз и опять позвал. Тихо. Только капли откуда-то падали на бетонный пол. Я вздохнул с облегчением и пошел обратно. Вдруг сзади раздался грохот. Я вылетел на улицу! И только там, отдышавшись на ветерке, я сообразил, что это оторвался кусок штукатурки. Да, Половинкин, слабоват ты еще, чтобы из тебя гвозди делали!

Нигде я не нашел ни Фуфлы, ни Хлястика. Как назло, когда не надо — все время на них натыкаешься, когда надо — не найдешь.

Я еще побродил по улицам и пошел домой. И не помню уж, из-за чего вдруг сцепился с теткой Полей. Сперва шуточками, шуточками, а потом всерьез.

— Вы добрая, — заорал я, — всем помогаете. Даже жуликам помогаете. В тюрьму и то яблочки посылаете. Фигу им под нос, а не яблоки! Милиция вам не нравится! Да?!

— Очумел? — оторопело спросила тетка Поля. — Чего он порет, Люда?

Я бы еще продолжал орать, но мама села на стул и приложила руки к груди. Я замолчал, накапал ей валерьянки и ушел на кухню. Выпил холодного чаю. Потом завалился спать. До завтра. Странно, но заснул я сразу и не слышал даже, когда пришел отец.

Такое длинное было воскресенье.

А утро началось с подарочка. Хор-рошего подарочка! Я проснулся и посмотрел на часы. Еще минут пять можно полежать. Но тут же вскочил. Ты когда-нибудь начнешь серьезную жизнь, Половинкин?!

Раз! — и я одет. Два! — и одеяло с Мишки полетело на пол. Три! — и Ольга, похныкивая, застилает постель. Четыре! — и Мишка несется с Повидлой по лестнице. Пять! — и Ольга, уже умытая, ставит чайник на стол. Шесть! Шесть… и в кухню выходит батя.

Я посмотрел на него. Под глазом здоровенный фонарь, на правой щеке крест-накрест широкий пластырь. А на лбу — через весь лоб — огромная ссадина.

Правая рука у него была в кармане, глубоко-глубоко, а глаза хмурые и смотрел он на меня как… на чужого. И на скулах ходят тяжелые желваки.

— Выйди, Ольга, — говорит он почему-то тонким голосом.

Ольга испуганно выходит из кухни.

— Чт-т-то с тобой? — спрашиваю я.

Он молчит и как-то странно смотрит на меня. Потом медленно, как будто ему очень трудно, говорит:

— Наверно, я виноват, что обращал на тебя мало внимания. Наверно, виноват, что ничего не знаю о твоих делах. Пусть так, — и он вдруг сильно бьет кулаком по столу. Я даже вздрагиваю, — но как ты посмел молчать?! Почему ты советуешься со всеми, но только не со мной?!

Я растерялся и от растерянности вдруг сказал, что Венька Балашов вторую ночь не ночует дома.

— Знаю, — жестко говорит отец. — Без тебя знаю.

— Батя… а что было? — спрашиваю я.

Я боюсь смотреть ему в лицо.

Он хмуро усмехается.

— Теперь «что было»? А где ты был раньше? — говорит он. — Да, я участковый и должен следить, чтобы во вверенном мне микрорайоне был порядок. А тебе — тебе на все наплевать!

Мне захотелось реветь. Никогда он так со мной не говорил.

— Батя, батя… я ведь…

— Ладно, — вдруг спокойно говорит он. — Сейчас некогда. После поговорим. — И выходит из кухни.

Минуту я стою у окна, потом тоже выхожу в коридор. Навстречу мне идет дядя Саша с полотенцем через плечо. Он насвистывает и улыбается.

— Зачем же вы, дядя Саша?.. — говорю я.

— Что «зачем»? — удивляется он, внимательно смотрит на меня и перестает улыбаться. — А-а, понял. Ты что думал — я такая же рохля, как ты? Да, я рассказал все твоему отцу. Пока ты трясся за свою шкуру и играл в благородство. Рассказал. И то чуть не опоздал. А ты… — он слегка толкнул меня в лоб ладонью. — А ты… нет, ты еще не героическая личность. Далеко не героическая. — И он, отодвинув меня, прошел в ванную.

— Да что случилось-то?.. — закричал я, чуть не плача.

Он обернулся.

— Отец расскажет, если найдет нужным, — сказал он, и дверь ванной захлопнулась за ним.

Я пошел в комнату. Там охала, ахала и причитала тетка Поля. Мамы не было слышно.

— Папа… — сказал я.

Он обернулся.

— Позвони в неотложку, — сказал он. — Маме плохо. И иди в школу.

— Я не пойду в школу, — сказал я.

— Пойдешь! — сказал он сердито. — Не волнуйся, я сегодня дома.

…В вестибюле школы меня уже ждали Татьяна и Маша.

— Веньки нет, — сказала Татьяна.

Я молчал.

— Что с тобой? — спросила Маша.

Я махнул рукой. Что я буду им говорить?

— Ты что-нибудь узнал? — спросила Татьяна.

— Ничего я не узнал, — буркнул я и пошел наверх.

«Что с тобой, что с тобой». Из-за нее все и случилось, а теперь — «что со мной». Я торчал в коридоре у окна, упершись лбом в стекло. Кто-то тронул меня за плечо. Апологий. Этой-то трясучке чего надо?

— Слушай, Половинкин… — начал он.

— Уйди ты, — сказал я.

— Плюнь ты на этих девчонок, — сказал он. — Я, например, давно решил — будто их и не существует. С ними беды не оберешься. Из-за них все и происходит. Из-за них даже войны начинаются.

— Троянские? — спросил я.

— И Троянская, и…

— Я тебе сейчас такую войну покажу, что ты своих не узнаешь, трясучка несчастная! — заорал я и двинулся на него, но сразу остановился.

Он стоял передо мной бледный-бледный, опустив руки, и глаза у него были такие, как у Повидлы, когда его несправедливо ударишь. Он посмотрел на меня, потом скривился как-то и тихо сказал: «Эх, ты…» — и ушел. Мне стало совсем не по себе. И тут ко мне подошла Маргарита Васильевна. Она смотрела на меня немного прищурившись. Значит, или сердится, или не понимает чего-то.

— Сеня, — сказала она очень серьезно, — ты мог бы посмеяться, ну, скажем, над человеком, который плохо слышит, или хромает, или над тем, кто заикается?

— Н-нет, — сказал я.

— Я тоже так думаю, — сказала она.

Я готов был сквозь землю провалиться. Значит, она слышала, как я на Аполошку орал. Так, может, он трясется от какой-нибудь болезни?!.

Ох, и тошно мне стало. Добрый-то ты добрый, Половинкин… да какой же ты добрый?! Наверно, правильно говорил дядя Саша. Не о Веньке я беспокоюсь. Венька мне до лампочки. О себе я думаю. Вот ведь в чем дело! О себе. А у Веньки, может… Нет, почему он хуже меня, когда я и сам не лучше?

Я пошел в класс, сел за парту и написал Апологию записку. «Не сердись!» — написал я и попросил Петьку Зворыкина передать. И смотрел, как записка дошла до Апология. Он развернул ее и прочитал. Некоторое время он не поворачивал головы, но потом посмотрел на меня, и мне показалось, что он улыбнулся. У меня немного отлегло от сердца. И только тут я сообразил, что Апологий-то от меня пересел, а рядом со мной опять сидит Маша. Она шепотом спросила меня:

— Что у тебя за дела с этим… трясучкой?

Я хватил кулаком по парте.

— Что с тобой, Половинкин? — спросил математик.

— Это нечаянно, — сказал я.

— Ты что? — удивилась Басова.

— Не смей его больше трясучкой называть! — сказал я сквозь зубы.

— Да что с тобой?

— Не твое дело! И вообще, все у тебя плохие, одна ты хорошая.

Математик опять посмотрел в нашу сторону, и она промолчала. Только обиженно поджала губы. Ну и пусть обижается. Математик несколько раз прицеливался меня спросить, но так и не спросил — наверно, пожалел. А у меня из головы не выходил батя с разукрашенным лицом, и пропавший Венька, о котором отец что-то и без меня знает, и как там мама?! И еще этот Апологий. Я не заметил, как кончился урок.

На перемене я сразу подошел к Апологию и громко, чтобы слышали все, сказал:

— Ты меня извини. Больше этого не будет.

Ребята удивленно смотрели на нас.

— Да ладно. Да что там, пустяки… — сказал Апологий.

— Нет, не пустяки, — сказал я твердо, хотя мне хотелось удрать куда глаза глядят. — И если хочешь, можешь дать мне по морде.

— Вот дает! — заорал Петька Зворыкин. — Чего это с ним?

— Ничего, — сказал я. — Только если кто будет, к нему приставать, тот получит! Понятно?

— Чокнулся, Половинкин! — сказал Матюшин. — Кто к нему пристает?

— Он сам ко всем пристает, — пропищали Зоенька и Юлька.

— Ладно. Кончили этот разговор, — сказал я и вышел из класса.

За мной сразу вышли Татьяна и Машка.