Дни черного солнца - Н. К. Джемисин

— Да я вовсе не его имела в виду, — прервал мои размышления голос Лил.

Я удивленно подняла голову. В отраженном сиянии ее тела была видна тарелка — пустая и абсолютно чистая, словно отполированная. Теперь она облизывала вилку — длинными, плавными движениями языка. Эти движения некоторым образом казались непристойными.

— Что-что?..

Она посмотрела мне прямо в глаза. Взгляд у нее, если можно так выразиться, был пестрый. Темные точечки в ее глазах двигались, вертясь вокруг зрачков в беспокойном медленном танце. Я невольно задалась вопросом: а не двигаются ли пятнышки в ее волосах?

— Сколько голода, — промурлыкала-проскрежетала она. — Он окутывает тебя, словно плащ о многих слоях. Гнев превита… вожделение Сумасброда…

Я почувствовала, что краснею.

— И еще кое-кто, самый голодный. Он могуч и опасен… — Лил содрогнулась, а за нею и я. — С таким голодом он мог бы преобразить этот мир, в особенности если получит желаемое. А желает он — тебя…

Я смотрела на нее, встревоженная и окончательно запутавшаяся.

— Он — это кто? И на что я ему сдалась?

— Я не знаю. — Лил облизнула губы и задумчиво уставилась на меня. — Если я останусь подле тебя, то, возможно, сумею встретиться с ним.

Я нахмурилась, но ничего не сказала. Мне было не до того. С какой бы радости кому-то могущественному домогаться меня? Я же никто, и звать меня никак. Даже Римарн разочаруется, если разберется, что за магию он почуял во мне. Я всего-то и умела, что видеть!

И… Вот тут я помрачнела. Еще у меня были мои картины. Я их никому не показывала. Об их существовании знали только Солнышко с Сумасбродом. Вот в картинах моих определенно было нечто волшебное. Что именно — понятия не имею. Просто отец давным-давно мне внушил, что такие вещи нужно прятать получше. Я так и поступала.

Неужели могущественный некто ими и хотел завладеть?..

Нет-нет, надо воздержаться от поспешных выводов. С чего я взяла, что этот некто вообще существует? Положилась на слово богини, которая, не поморщившись, закусывала человеческими телами? Она небось и соврет точно так же — не поморщившись.

Солнышко по-прежнему сидел за столом, только я не слышала, чтобы он ел. Я кашлянула, надеясь добиться правды хотя бы от него, и спросила напрямик:

— Ты знаешь, о ком она говорит?

— Нет.

Вот так, чем дальше, тем веселее. Я спросила о другом:

— Твои раны…

— Он в порядке, — косясь на мою недоеденную яичницу, сказала Лил. — Я его убила, и он воскрес совершенно здоровым.

Я недоуменно сморгнула:

— Ты исцелила его… убив?

Она пожала плечами:

— Оставь я его как есть, он бы не одну неделю пластом провалялся. Он ведь не то что мы: он смертный.

— Только не на рассвете…

— И на рассвете тоже. — Лил легко спрыгнула с кухонного столика, оттолкнув пустую тарелку. — Ему оставили лишь крохотную часть его прежней сущности: достаточно для красивого свечения время от времени, но не более того. Еще вот хватило, чтобы тебя защитить…

Она придвинулась ближе, не спуская глаз с моего завтрака.

Я была так поглощена раздумьями над услышанным, что не сразу заметила, как изменилось выражение ее лица… Боги мои, этот ужас невозможно передать никакими словами! Сквозь миловидную женскую мордашку как бы просвечивала жуткая харя разинувшей пасть хищницы. Просвечивала — сказано плохо, я не могла ее видеть, но ощущала присутствие, и от нее веяло голодом, жутким, неутолимым. Я осознала все это, только когда она бросилась. Да не на мою тарелку, а на меня.

Я даже вскрикнуть не успела. Ее костлявые пальцы с отточенными когтями рванулись к моему горлу — и небось выдрали бы его прежде, чем я распознала бы опасность. Но ее рука почему-то остановилась и замерла, подрагивая, в дюйме от моей кожи. Я дико уставилась на нее… потом — на темную кляксу вокруг ее запястья. Все было прямо как накануне, у моего лотка. И, опять-таки как тогда, Солнышко сделался для меня видимым. Сияние зарождалось в недрах его тела, лицо было сурово, а в глазах, устремленных на Лил, читалось раздражение.

Лил мило улыбнулась ему, потом мне. И спросила:

— Ну что? Видишь?

Я с горем пополам отвлеклась от почти овладевшей мною истерики и глубоко вздохнула, силясь успокоиться. Да, я видела. Но смысл происходящего от меня ускользал.

— Твоя сила… — сказала я Солнышку. — Она возвращается, когда ты… меня защищаешь?

Он был еще видим, и от меня не укрылся презрительный взгляд, которым он меня наградил. Это было так неожиданно, что я едва не отшатнулась. Чем я провинилась, чтобы заслужить такой взгляд?.. Потом вспомнилось сказанное Сумасбродом: он ни во что не ставит смертных…

Лил без труда истолковала выражение моего лица.

— Любого смертного, — сказала она, поглядывая на Солнышко. — Ты будешь жить как смертный и среди смертных…

Я удивленно сморгнула и заметила, как оцепенел Солнышко. Это были не ее слова; обычно Лил разговаривала совершенно иначе.

— Безродным и безымянным, получая достояние и почет лишь по заслугам. Ты можешь взывать к своей силе только при величайшей нужде и только ради защиты смертных, которых ты так презираешь…

Солнышко выпустил ее руку и отвернулся, усаживаясь на место. Выражение лица у него было самое безысходное. Впрочем, в этом я не слишком уверена, потому что его сияние уже угасало. Ну конечно: угрозу он предотвратил, а стало быть, и в могуществе более не нуждался.

Я перевела дух и повернулась к Лил:

— Я очень ценю то, что ты мне сообщила. Но если не трудно, в будущем, пожалуйста, просто объясняй, хорошо? А то от таких убедительных показов…

Она рассмеялась, отчего у меня все волоски на коже поднялись дыбом. По-моему, у нее были не все дома.

— Я рада, что ты способна видеть меня, смертная девочка. Так куда интересней… — Она покосилась на стол. — Ты доедать собираешься?

Что она имела в виду, яичницу? Или мою руку, что лежала рядом с тарелкой? Я очень осторожно переложила руку на колено.

— Пожалуйста, угощайся.

Лил вновь рассмеялась, на сей раз с восторгом, и склонилась над тарелкой. Произошло движение, слишком стремительное, чтобы я могла за ним уследить. Мне только померещились какие-то вертящиеся иголки, да мимо носа дохнуло зловонием. Когда мгновением позже она подняла голову, тарелка блистала чистотой. Лил взяла мою салфетку и промокнула уголки рта.

Я трудно сглотнула и с усилием поднялась на ноги, чтобы осторожно обойти ее. Солнышко был едва различимым силуэтом по ту сторону стола. Он сосредоточенно ел. Лил бросала несытые взгляды и на его еду. Я, вообще-то, не отказалась бы ему кое-что сказать, но… не перед Лил же! Прошлой ночью ему вполне хватило унижений…

Тем не менее нам с ним нужно было многое прояснить, и желательно поскорее.

Я не торопясь мыла посуду. Солнышко не торопясь ел. Лил сидела на моем стуле, поглядывая то на меня, то на него и время от времени чему-то смеясь…

Когда наконец я выбралась из дому, солнце стояло уже высоко. Я промешкала и пустилась в путь позже, чем собиралась. А ведь сегодня идти мне было дальше обычного, притом навьючившись лотком и товарами. Я надеялась, что Солнышко снова отправится со мной и поможет все тащить, но, позавтракав, он так и остался сидеть за столом. Он о чем-то размышлял и был мрачен до невозможности. Не ценила я, похоже, его прежнего безразличия!

К моему превеликому облегчению, Лил покинула дом одновременно со мной. Мне и одного жильца-богорожденного со странностями было более чем достаточно. Лил трогательно попрощалась, а уж за завтрак благодарила так прочувствованно и цветисто, что я и в самом деле ощутила к ней некоторую теплоту. Сумасброд постоянно намекал мне, что у некоторых богов лучше других получалось ладить со смертными. Иные отличались слишком чужеродным строем мысли или внешностью, совсем уж неприемлемой для человеческого восприятия; у них ничего не выходило со смертными, как они ни старались. Мне пришло в голову, что Лил, вероятно, была как раз из таких.

Я тащила свои столики и самые продаваемые товары на южное Гульбище Привратного парка. Наш Ремесленный ряд располагался в том же парке, только на северо-западе, там, откуда открывались наилучшие виды и на Древо, и на город под ним, а значит, кишели самые толпы. Южное Гульбище отличалось приятными, но не сногсшибательными точками обзора; развлечений здесь было поменьше, торговля шла так себе. Я пришла сюда за неимением особого выбора. Северный вход в парк давным-давно перекрыл корень Древа, а от восточного входа открывался отличный вид на грузовые врата Неба. Того, которое дворец.

Когда я вошла на южное Гульбище, слух тотчас сообщил мне о присутствии других торговцев — те окликали прохожих, зазывая их к лоткам. Я восприняла это как скверный знак. Похоже, возможных покупателей было не много, раз уж продавцы вынуждены были из-за них состязаться. Совсем иная обстановка, чем та, к которой я привыкла в нашем Ряду. Там мы по-дружески присматривали за лотками друг друга, а здесь, похоже, каждый был сам за себя. Я различала поблизости голоса трех, нет, четырех конкуренток. Одна предлагала узорные шали, другая — пирожки «из-под Древа» (не знаю, что у нее были за пирожки, но пахли они замечательно), и еще две торговали, кажется, книгами и мелкими памятками. Эти две тетки зло посматривали на меня, пока я разворачивала лоток, и я заранее приготовилась ко всяким гадостям с их стороны. Однако потом они как следует присмотрелись ко мне… и я поняла, что могу не опасаться подвохов. Вот один из тех — редких, надо сказать, — случаев, когда слепота бывает полезной.