До ее встречи со мной - Джулиан Патрик Барнс

class="p1">– Так-так, пташка моя весенняя. Поэт сказал бы, что это «неожиданно».

– Ты занят, Джек? Я ненадолго.

– Ну, это не самое игривое приветствие, но сойдет.

Джек не слишком тщательно прижался к стене, и Энн слегка задела его, проходя в квартиру. Она быстро вошла в его длинную комнату общего назначения и не колеблясь села. Джек аккуратно закрыл входную дверь и последовал за ней, слегка улыбаясь.

– Кофе?

Энн мотнула головой. Она была так хороша, как Джек даже и не помнил: умная, серьезная красота, где все детали подходят друг к другу.

– Джек, я хочу разобраться с прошлым.

– Боже ты мой. А я думал, будет еще один сеанс семейных консультаций. Тебе сказать, какого партнера я предпочел бы видеть на своем диване?

– Ты очень помог Грэму.

– Ерунда. Насочинял всякого, насколько помню, типа присоветовал ему отправиться за новой шляпой, когда он не в духе. Чуть не признался ему, что у всех мужчин бывают месячные, но не уверен, что он бы это скушал.

– Ну, домой он пришел более уравновешенным. И был благодарен, по-моему.

– Рад стараться.

Джек стоял перед ней, смуглый и приземистый, покачиваясь на пятках. В нем всегда было что-то валлийское, подумала она, хотя валлийцем он не был. Коричневый твидовый костюм со старым кожаным жилетом и синей рубахой; чисто декоративные золотые запонки на воротнике. Энн часто думала, почему Джек именно в таком виде показывает себя миру: он пытается одеваться проще, стремясь к забытой или воображаемой крестьянской простоте, или, изысканнее, стремясь к артистической небрежности? Когда она задавала серьезные вопросы о прошлом Джека, он всегда уходил огородами, и она не возражала. Но на этот раз она пришла обсудить свое собственное прошлое.

– Джек… – медленно произнесла она. – Я решила, что у нас никогда не было никакого романа.

Он хотел рассмеяться, но заметил, с каким серьезным видом она это сказала. Тогда он вынул руки из карманов, резко сдвинул пятки и выдохнул:

– Есть, сэр!

– Разговор зашел вчера вечером. Мы… в общем, Грэм перечислял мне некоторых моих бывших партнеров. Он был слегка пьян. Мы оба были слегка пьяны. Мы в последнее время больше пьем. Потом он заплакал, пил и плакал. Я спросила его, в чем дело, и он назвал имя одного из моих бывших. Просто сказал «Бенни». Потом снова глотнул вина и сказал «Бенни и Джед». Потом снова глотнул и сказал «Бенни и Джед, и Майкл». Это было ужасно.

– Да, не похоже на бурное веселье.

– И с каждым глотком он говорил эти имена, и с каждым разом добавлял еще одно. А потом еще плакал и снова выпивал. – Вспоминая об этом, Энн достала носовой платок. – А потом, через некоторое время, он вдруг добавил твое имя.

– И это было неожиданно?

– Абсолютно. Сначала я подумала, что ты ему сказал, когда он к тебе приходил, но потом решила, что в этом случае он не пришел бы домой в таком хорошем настроении. Поэтому я просто сказала: «Нет, Грэм» – очень твердо.

– Правильно-правильно.

– Мне было немножко стыдно, потому что, по-моему, я раньше ему не врала. Ну, в смысле, обычные там дела, типа в метро застряла или там что, но ничего… ничего такого.

– Ну, ты знаешь мои правила насчет романов: максимум тайны, минимум вранья, максимум внимания. Отчего бы его не применять и к прошлому.

– Так что, прости, я сказала «нет». Я не сомневалась, что ты поймешь.

– Разумеется. – На самом деле Джек был слегка задет; ощущение возникало такое, как будто ему не дали, что было глупо, хотя некоторым образом верно. – Не беспокойся. Автобиографию немножко жалко, славная была глава. Увеличила бы аванс.

– Прости, что переписываю твое прошлое.

– Да брось, я сам этим постоянно занимаюсь. Рассказываю историю каждый раз по-другому. Уже и не помню, как большинство их на самом деле начинались. Не знаю, что правда. Не знаю, откуда я сам. – Он напустил на себя печальный вид, как будто кто-то украл у него детство. – Что делать, обычные муки и радости творческой жизни. – Он уже начал приукрашивать собственное приукрашивание; Энн улыбнулась. – А как же друзья?

– Ну, об этом пока что вообще не было речи, и многие из этих друзей остались в прошлом.

– Хм… Это, наверное, не очень галантно, но не напомнишь ли ты мне, когда именно у нас не было романа? В семьдесят четвертом? Семьдесят третьем?

– С осени семьдесят второго до лета семьдесят третьего. И… и пару раз потом.

– А. Да, я помню эту пару раз. – Он улыбнулся.

Энн улыбнулась ему в ответ, но не так уверенно.

– Может быть, я скажу Грэму когда-нибудь – когда у него… это… кончится. Ну, если это будет важно, или если он спросит, или что-нибудь в этом роде.

– И тогда ко мне вернется мое истинное прошлое. О храброславленный герой, хвалу тебе пою[21]. И какой у нас прогноз на сегодня? Как там наш маленький Отелло?

Энн задело, что Джек говорит об этом издевательски.

– Ему плохо. Тебе это может показаться комичным – да и мне иногда кажется, – но ему плохо. Иногда я тревожусь, что он как будто ни о чем больше не думает. По крайней мере, у него есть работа.

– Да, это хорошо.

– Но скоро начнутся каникулы.

– Ну так займи его чем-нибудь. Отвези куда-нибудь.

– Мы пытаемся найти такую страну, где я ни с кем не трахалась, – с внезапной горечью сказала Энн.

Джек удержал свои соображения при себе. Он всегда тепло относился к Энн, даже когда – как он теперь выяснил, летом 1973 года – они расстались из-за какой-то его эгоистичной выходки, из-за ерундовой парковки вторым рядом. Она всегда казалась ему прямолинейной девушкой – может быть, на его вкус, недостаточно раскованной, но уж точно прямолинейной. Провожая ее, он ткнулся вперед, чтобы поцеловать ее; она тоже двинулась к нему, засомневалась и прикоснулась щекой к краю его бороды; когда она отстранялась от него, влажные губы Джека почти коснулись ее уха.

* * *

Барбара сидела на диване в своем нейлоновом домашнем халате, держала в руках чашку чая и мрачно размышляла о Грэме. Она вообще думала о нем несколько чаще, чем он, по ее мнению, заслуживал. Пылавшее поначалу презрение успело утихнуть, и даже раздражение – эмоция, на прочность которой обычно можно было рассчитывать, – больше не охватывало ее так, как это происходило первые пару лет. Это, разумеется, не значило, что она хоть в чем-то простила Грэма, или хорошо к нему относилась, или даже «понимала его точку зрения» – к чему