Мое обретение полюса - Фредерик Кук

Что же препятствует эскимосам селиться в этих местах? Здесь словно царит само изобилие, как в море, так и в воздухе и на суше. Повсюду встречаются голубые и белые песцы, есть тюлени, моржи, нарвалы, белухи, царь ледяных просторов — полярный медведь. Основная причина малочисленности здешнего населения заключается в очень тяжелых условиях существования. Здесь дорожат детьми, и женщины, замужние или нет, у которых есть хотя бы один ребенок, ценятся выше, чем бездетные.

Береговая линия в этих местах необычайно сильно изрезана. С севера на юг по прямой она простирается миль на двести, не более, а ее полная протяженность с учетом береговой ливни в проливе Вольстенхольм, заливе Инглфилд, в других бухтах, проливах и фьордах составляет четыре тысячи миль.

Мы осторожно огибали мыс Атолл. На поверхности воды лежал густой туман, почти напрочь скрывавший бесчисленные скалы и айсберги, что сильно затрудняло выбор курса. Обогнув мыс Атолл, мы вошли в Вольстенхольм-фьорд и взяли курс на поселение эскимосов в Норт-Стар-Бей.

Норт-Стар-Бей словно находился под охраной мыса, который довольно выразительно называется Столовой горой — Уманак. Когда мы подошли к этому мысу, эскимосы вышли навстречу на каяках. Я был лично знаком со многими из них, поэтому мне доставило большое удовольствие снова увидеть их лица. На борт судна поднялся и приплывший в одной из лодок Кнуд Расмуссен,[63] датский писатель, который жил среди эскимосов, по-видимому, для того, чтобы набраться местного колорита.

Поскольку возникла необходимость кое-что подремонтировать на шхуне, нам пришлось прибегнуть к примитивному способу докования судна, и мы вытащили его на берег. Это было сделано с наступлением полной воды. У нас погнулась лопасть винта — это было основное повреждение, — и мы выправили ее. Мы осмотрели все судно и устранили также неисправность двигателя.

Тем временем наш вельбот не стоял без дела, и наши усилия увенчались успехом — мы пополнили запасы богатой добычей — гагами и прочей дичью. Поздно вечером мы нанесли визит в Умануи. Это поселение едва ли можно назвать деревней, так как там стоят семь самых обыкновенных палаток из тюленьих шкур, живописно раскинувшихся на прибрежных скалах. Около них, дрожа от полуночного холода, собрались все мужчины, женщины и дети.

Здешние эскимосы — странные образчики человечества. Средний рост мужчины — примерно пять футов[64] и два дюйма, женьщины — четыре фута десять дюймов. У всех широкие, скуластые лица, неуклюжие туловища, кривые ноги, короткие и толстые руки. Кожа слегка отливает бронзой. Как у мужчин, так и у женщин угольного цвета волосы, карие глаза и короткие носы.

У каждой палатки стояла сияющая хозяйка, готовая как подобает встретить гостей, и мы ни одну из них не обошли коротким визитом. Темы разговоров были, естественно, ограниченны, как в таких случаях бывает и в цивилизованном мире. Мы справлялись друг у друга о здоровье, обменивались новостями, вспоминали умерших, говорили о родившихся детях, о заключенных браках. Затем — об удачной охоте, от которой зависело процветание или нужда. Если бы мы оказались в обществе цивилизованных людей, скорее всего завязался бы разговор о политике — здесь таких тем не касаются: эскимосам нет до этого дела и здесь не читают газет.

Самой важной новостью было то, что известный всем Миа освободился от лишних жен, чтобы добыть средства для покупки собак. Мне доверительно сообщили, что в настоящее время кроме него в поселке остался только один многоженец, у которого две жены.

Казалось бы, здесь могло процветать большое население, потому что в среднем трое пухлых смышленых ребятишек приходятся на каждую семью (младший, как правило, живописно выглядывает из кармана на спине матери). Однако условия существования в этом районе таковы, что несчастные случаи и высокая смертность снижают плотность населения.

В каждой палатке имеется приподнятая вроде платформы площадка, на которой все спят. На краю этого возвышения сидят, а по обе стороны от него располагаются каменные светильники, в которых сжигают ворвань, используя мох вместо фитиля. Над спальным местом устроено нечто вроде вешалки для просушки одежды, там также торчат несколько колышков — вот и вся мебель. Меховые одежды придают эскимосам свирепый вид, не вяжущийся с их добродушными физиономиями и сговорчивым нравом.

Пока мы наносили визиты, на борту яхты шла азартная меновая торговля. Там скопились груды мехов и моржовых бивней, которые предназначались в обмен на ружья, ножи и иголки. Все моряки, начиная с мальчишки-уборщика и кончая капитаном, внезапно разбогатели, сделавшись обладателями ценных песцовых шкур и бивней нарвала.

Эскимосы, получившие свою долю в этой игре, были тоже возбуждены. За великолепного песца, от которого эскимосу меньше пользы, чем от собачьей шкуры, он получал карманный нож, который прослужит ему полжизни! Какая-то женщина выменяла свои меховые штаны, стоившие не менее ста долларов, на красный носовой платок, которым она может повязать голову или украшать свое иглу еще долгие годы. Другая отдала свои рукавицы из медвежьей шкуры за несколько иголок и была чрезвычайно довольна такой сделкой. Толстый юноша радостно показывал всем две блестящие оловянные чашки — одну он приобрел для себя, другую — для своей будущей невесты. Он был в высшей степени счастлив оттого, что приобрел девятицентовую оловянную поделку всего за один бивень нарвала стоимостью девяносто долларов!

С наступлением полуночного прилива мы поставили шхуну на ровный киль в ее импровизированном доке на берегу. Затем с помощью вельбота и двух лодок-дори отбуксировали судно в бухту и там поставили его на якорь.

Первая встреча с моржами состоялась в Вольстенхольм-фьорде. Стояли великолепные, светлые дни, какие бывают в середине августа. Окрестности выглядели очаровательно. Шхуна стояла на якоре в Норт-Стар-Бей. Бухта казалась сверкающим озером, по водной глади его стрелами летали кожаные каяки туземцев, гоняющихся за тюленями и гагами. На низких травянистых берегах вокруг палаток из тюленьих шкур толпились женщины и дети, одетые в меха. Они спорили с собаками за обладание более удобным местом, чтобы наблюдать за странными деяниями белых людей.

Мыс был отмечен приметным ориентиром — огромной скалой с плоской словно стол вершиной, вздымавшейся к небу на высоту примерно шестисот футов. Вокруг этого гиганта со страшным го моном носились чайки, кайры и вороны. Эту скалу эскимосы с присущим им умением давать меткие названия окрестили Уманак, а свою деревушку — Умануи.