"Англия: Портрет народа" - Джереми Паксман

К единственному своему соседу, уже переросшему эту стадию, англичане относились хуже всего: это не Шотландия, не Уэльс, а Ирландия. Видимо, из-за того, что вмешательство не принесло англичанам ничего кроме неприятностей, их отношение может круто меняться от терпимости до неприязни. Ирландцы в ходе почти всей своей истории гораздо более остро ощущали себя угнетаемым народом, и народ Ирландии хранит живую память о целом ряде совершенных англичанами жестокостей, от убийства пленников в XII веке, ужасной резни во время кампаний Оливера Кромвеля, официального безразличия к голоду в 40-е годы XIX века и до расстрела британскими солдатами безоружных мирных жителей в Лондондерри во время «кровавого воскресенья» 1972 года.

Английское господство в Ирландии всегда было более шатким, чем где бы то ни было на Британских островах, и именно поэтому англичане вели себя там с величайшей надменностью. (Герцог Веллингтон родился в Дублине, но, когда ирландцы попыталась заявить свои права на него, заметил, что «человек не становится лошадью только из-за того, что родился в конюшне».) Отношения между сторонами всегда были глубоко противоречивыми и изобиловали конфликтами. Викторианской Англии страстно хотелось отметить важность того, что в жилах «английского народа» течет кельтская кровь, и в то же время она дрожала при одной мысли о том, каким потенциалом обладает эта неукротимая Ирландия за пределами колониальной черты оседлости. То, как доктор Джонсон поддразнивает шотландцев, просто семечки по сравнению с грубыми оскорблениями, которые англичане бросали в лицо ирландцам. Вот образчик из журнала «Панч» 1860-х годов, в котором провозглашается, что в некоторых районах Лондона и Ливерпуля якобы обнаружено «недостающее звено» в эволюции человека — «ирландский йеху»:

«Когда говоришь с ему подобными, они несут какую-то чепуху. К тому же это животное может забираться на высоту, и иногда можно видеть, как оно поднимается по приставной лестнице с лотком кирпичей. Ирландский йеху обычно обитает в пределах своей территории и покидает их, лишь чтобы добыть себе пропитание. Иногда, правда, это животное вдруг впадает в возбуждение и нападает на цивилизованных человеческих существ, вызвавших у него эту ярость».

«Шутка» эта характерна для того времени: как нам станет ясно, англичане находились в плену иллюзии, что они существа более высокой организации. Из этого следовало, что те, кто отвергает объятия империи, — существа низшего порядка. Однако сам факт того, что Ирландия была явной колонией, где класс английских колонизаторов принадлежал к иной религиозной конфессии и за ними стояла оккупационная армия, в конце концов пошел Ирландии на пользу. Как только колонизаторы упаковали чемоданы, Ирландия сумела сформировать индивидуальный образ в Европейском союзе, используя возможности членства в нем с гораздо большей готовностью, чем остальные части Британских островов, которым приходилось шагать в будущее не без колебаний, таща за собой груз уже не существующей империи.

Как получалось, что англичанам сходили с рук все их предвзятые мнения? Во-первых, они, бесспорно, доминировали на островах, и их мало интересовало, что думают другие. Во-вторых, к XIX веку они владели самой преуспевающей империей в мире, которая ярко демонстрировала, каких результатов можно добиться благодаря практичности и самодисциплине англосаксов: отсюда следовало, что лучший выход для эмоциональных кельтов — выработать в себе эти качества, а не носиться с сентиментальными экскурсами в историю некоего изолированного народа. И в-третьих, у многих кельтов был комплекс неполноценности по отношению к родным местам. «Земля моих отцов, — говорил валлийский поэт Дилан Томас, — отцам пусть остается». Отвращение к самому себе — вещь живучая. В романе «На игле» один из наркоманов Ирвина Уэлша говорит другому:

«Чего винить англичан в том, что они сделали нас своей колонией. Я ничего против англичан не имею. Они просто болваны. А мы не сумели даже выбрать приличную, здоровую нацию, чтобы она нас завоевала. Мы не смогли даже этого. Нами правят изнеженные болваны. И во что мы превращаемся? В самых что ни на есть, ети его, подонков. В самых жалких, презренных, убогих и несчастных высерков, которых когда-либо производили на свет божий».

Англосаксонской империи кельты могли противопоставить лишь исчезающие культурные достижения: древняя цивилизация, к которой они якобы принадлежат, была культурой устной, и каких бы вершин ораторского искусства они ни достигли, их унесли с собой в могилу друиды. Шотландцы, вероятно, до сих пор не оправились от страшного удара, уязвившего их гордость, когда выяснилось, что герой кельтских мифов Фингал из «Песен Оссиана», которые якобы обнаружил Джеймс Макферсон, путешествуя по Шотландии в 1760 году, и которые, по утверждению историка Гиббона, свидетельствовали, «какую новизну природных добродетелей можно найти в простодушных каледонцах», — искусная подделка. Они остались с теми же изъявлениями чувств, что и у поэта У. Б. Йейтса, который в «Кельтских сумерках» пишет о «великой кельтской фантасмагории, значение которой не открыл ни один человек и не явил ни один ангел». Тем не менее сам Йейтс говорил, писал и читал по-английски и признавал, что «все, что я люблю, пришло ко мне через английский язык».

На каждом псевдодруидском празднике валлийской народной поэзии и песни — айстедвод (которые проводятся чуть ли не с 1792 года) огромное число валлийцев вовлекается в англосаксонскую реальность. Это смешение приняло такой большой размах, что просто невозможно проверить, сколько еще существует чистокровных кельтов. Их история неумолимо движется вспять: последний носитель корнуэльского языка умер в 1777 году, последний носитель гэльско-мэнского — в 1974-м, последний носитель дисайдско-гэльского — в 1984-м. В Северной Ирландии гораздо больше носителей китайского, чем тех, чей родной язык ирландский. Эти языки сохраняют остатки жизненных сил лишь благодаря идеологии и субсидиям английских налогоплательщиков, о чем свидетельствуют телеканал, на котором вещание ведется на валлийском языке, и большое число носителей ирландского языка среди заключенных, бывших членов Ирландской республиканской армии.

Этим древним культурам англичане, похоже, противопоставили культуру, которая оказалась культурой мирового класса. И именно благодаря тому, что англичане доминировали в организации, которая доминировала над большей частью мира, слова «Англия» и «Британия» скоро стали употреблять как взаимозаменимые. Монументальный труд экономиста и политика Уолтера Бейджхота о взаимоотношениях между парламентом, королевской властью и судами Соединенного Королевства — который до сих пор считается классическим введением в данный предмет, несмотря на то что ему уже более ста лет, — называется «Английская конституция». Эндрю Бонар Лоу, канадец шотландско-ольстерского происхождения и поэтому, можно было бы подумать, человек чувствительный к такого рода вещам, нисколько не возражал в 1920-е годы, когда его называли «премьер-министром Англии». В 1930-е годы появились первые тома «Оксфордской истории Англии»; в них рассказывалось о шотландских университетах под началом английского образования и о внутренних делах колоний, как части английской истории.