Чудо десяти дней - Эллери Квин

— Жаль, что… — начал Эллери.

— Я знаю. Что я не подумала обо всем раньше. И могу лишь ответить… Да, я не подумала. А потом стало уже слишком поздно.

Эллери кивнул:

— Ну ладно, вы не подумали. Но это произошло, и вы оба решили от него скрыть. А потом?

— Речь идет о большем, — пояснил Говард. — О том, чем мы ему обязаны. Все получалось бы скверно, будь я его родным сыном и познакомься с Салли при обычных обстоятельствах. То есть если бы мы, два взрослых человека, встретились бы и поженились. Но…

— Но ты чувствуешь, что он тебя создал и без него из тебя бы ничего не вышло. Да и Салли чувствует то же самое, — отозвался Эллери. — И я прекрасно вас понимаю. Но хочу узнать вот что: как вы с этим поступили? Вы же, очевидно, как-то поступили, и после ситуация еще ухудшилась. Что же вы сделали?

Салли прикусила губу.

— Что вы сделали?

Внезапно она взглянула на Эллери:

— Тогда мы попытались прекратить нашу связь. И никогда ее больше не возобновлять. Мы оба старались о ней забыть. Но суть не в том, забудем ли мы о ней или нет. Главное — это никогда не должно повториться. И, кроме того, Дидрих не должен ничего знать.

И мы больше не встречались в хижине. Наша связь не возобновилась, — сказала Салли. — Дидс по-прежнему ничего не знает. Мы похоронили нашу любовь. Но только… — Она осеклась.

— Продолжай. Признайся во всем, до конца! — Выкрик Говарда разнесся над озером и вспугнул птиц. Они взлетели к облакам, закружились вдали и исчезли.

На мгновение Эллери подумал, что в доме Ван Хорнов произошла катастрофа и всем еще придется столкнуться с ее последствиями.

Говард побледнел, его лицо больше не дергалось в судорогах, он опустил руки в карманы и поежился.

Когда он заговорил, Эллери с трудом расслышал его слова:

— Нас хватило лишь на неделю. Мы не смогли выдержать. И тогда… Все началось снова. В той же хижине. Мы ели за тем же столом. И занимались любовью по двенадцать часов в сутки.

«Ты бы мог уйти».

— Я написал Салли письмо.

— О нет. Не надо.

— Записку. Я не мог с нею говорить. А мне нужно было с кем-то поговорить. Я имею в виду… что должен был признаться. И я обо всем сказал в письме. — У Говарда вдруг прервалось дыхание.

Эллери закрыл глаза.

— Он написал мне четыре письма, — сообщила Салли негромким и каким-то издали звучащим голосом. — Это были любовные письма. Он клал мне их под подушку, и я их там находила. Или на туалетном столике в моей гардеробной. Да, это были любовные письма, и, прочитав их, даже ребенок мог бы догадаться о том, что случилось между нами. О наших свиданиях в хижине, о том, как мы проводили в ней дни и ночи. Я не говорю всей правды и смягчаю подробности. А он писал куда откровеннее. Напоминал мне о каждой мелочи и ничего не пропускал.

— Я сходил с ума, — хрипло произнес Говард.

— И конечно, вы их сожгли, — обратился к Салли Эллери.

— Нет, не сожгла.

Эллери распахнул дверцу и выпрыгнул из машины. Он так разозлился, что хотел убежать от них не прощаясь. Пробраться через леса, спуститься по белой дороге, мимо овец и коров. Миновать мосты и ограды, преодолеть сорок пять миль, вернуться в Райтсвилл, собрать свои вещи, домчаться до станции, сесть в поезд до Нью-Йорка и обрести душевный покой у себя дома.

Однако вскоре он опять направился к машине.

— Простите. Итак, вы не сожгли письма. Что же вы с ними сделали, Салли?

— Я любила его!

— Что вы с ними сделали?

— Я не смогла! Они — все, что у меня есть!

— Что вы с ними сделали?

Она изогнула пальцы.

— У меня была старая японская шкатулка. Я хранила ее у себя долгие годы, еще со школьной поры. А купила ее в каком-то антикварном магазине. Мне понравилось, что у нее двойное дно и там можно было спрятать мою любимую фотографию…

— Дидриха.

— Да, Дидриха. — Ее пальцы выпрямились. — Я никому не рассказывала об этом двойном дне, даже Дидсу. Мне казалось, что все прозвучит слишком глупо. А в самой шкатулке лежали мои драгоценности. Я думала, там они будут в безопасности.

— И что случилось?

— Получив четвертое письмо, я пришла в себя. И запретила Говарду писать мне. Он сдержал свое слово и перестал мне писать. А затем… чуть более трех месяцев назад… Да, это было в июне…

— Наш дом ограбили, — засмеялся Говард. — Такая банальная кража.

— Вор забрался ко мне в спальню, — прошептала Салли. — В тот день, когда я была в городе, у парикмахера. Он украл японскую шкатулку.

Эллери прикоснулся указательными пальцами к векам. Его глаза были горячими на ощупь, а веки шероховатыми.

— В шкатулке хранились ювелирные украшения — подарки Дидса. Я сразу поняла, что вор охотился за ними и заодно прихватил с собой шкатулку, даже не подозревая о ее двойном дне и письмах. Я готова была отдать ему любой алмаз и изумруд, лишь бы получить шкатулку с письмами. И сжечь их.

Эллери ничего не ответил. Он наклонился к машине.

— Конечно, мне пришлось сообщить Дидсу о краже.

— Он вызвал шефа полиции Дейкина, — пояснил Говард. — И Дейкин…

— Дейкин. Этот хитрый янки Дейкин.

— …и Дейкин потратил несколько недель на поиски пропавших драгоценностей. Он нашел их. В разных ломбардах — в Филадельфии, Бостоне, Нью-Йорке, Ньюарке — одну вещь здесь, другую там. А вот грабителя все описывали по-разному, и словесные портреты не совпадали. Поэтому его не удалось обнаружить. Отец сказал, что нам еще повезло. — Говард снова засмеялся.

— Он не знал, как мы с Говардом ждали новостей о японской шкатулке. Ждали и не смогли дождаться, — с трудом выдавила из себя Салли. — Нам ее так и не вернули, нет, не вернули. Говард утверждает, что вор выбросил ее как ненужную и дешевую вещь. Вполне разумное рассуждение. Но… вдруг он этого не сделал? И вдруг он увидел двойное дно?

Над озером проплыла целая россыпь пухлых облаков с темными сердцевинами. На фоне неба они выглядели как огромные микробы в синем поле микроскопа. Озеро быстро потемнело, и в воду с шумом упали капли холодного дождя. Эллери достал пальто и почему-то подумал о корзине с едой.

— Беспокойство об этих письмах и вызвало у меня последний приступ амнезии, — пробормотал Говард. — Уверен, что так оно и было. Время шло — неделя за неделей, но о шкатулке ни слуху ни духу. Казалось, что все страсти улеглись, но я постоянно чувствовал, как изнутри меня разъедает кислота. В тот день, когда я отправился в Нью-Йорк, на выставку Дерена, мне захотелось немного отдохнуть и отвлечься. Мне было наплевать на Дерена. Я не люблю его картины. Он вроде Бранкузи и Архипенко, а я чистый неоклассик. Но он позволил бы мне забыться. Ты знаешь, что потом произошло.

Любопытно, что я сумел все сообразить перед началом приступа, и с тех пор никаких «сбоев» у меня не было.

— Ближе к делу, — устало заметил Эллери. — Насколько я понял, вор объявился в среду и связался с тобой. Я не ошибся?

— Да, должно быть, это случилось в среду, ведь ему сразу пришло в голову, что за день до его приезда кто-то вывел Говарда из равновесия и причина наверняка была серьезной.

— В среду. — Салли нахмурилась. — Да, в среду, на следующий день после того, как Говард увиделся с вами в Нью-Йорке. Мне позвонили по телефону…

— Вам позвонили по телефону. Вы хотите сказать, что звонивший попросил вас подойти? И назвал по имени?

— Да. Трубку взяла Эйлин и передала, что какой-то мужчина хочет со мной поговорить и…

— Мужчина?

— По словам Эйлин, это был мужчина. Но когда я подняла трубку, то усомнилась. Это могла быть и женщина с низким голосом. Какой-то странный звук. Сиплый, шепчущий.

— Измененный. И сколько же этот мужчина-женщина попросил за возвращение писем, Салли?

— Двадцать пять тысяч долларов.

— Дешево.

— Дешево! — Говард с изумлением уставился на него.

— Я полагаю, что твой отец, Говард, заплатил бы гораздо дороже, лишь бы уберечь эти письма от посторонних глаз. А что бы сделал ты на его месте?

Говард промолчал.

— И затем он, или она, сказал вот что, — испуганно продолжила Салли. — За два дня или чуть больше я должна где-то достать эти деньги. Тогда он позвонит снова и укажет — как их ему передать. Ну а если я откажусь или попытаюсь его обмануть, он продаст письма Дидриху. И куда дороже.

— И что вы на это ответили, Салли?

— Я с трудом могла говорить. Подумала, что вот-вот потеряю сознание или отупею от страха. Но все же собралась с силами и сказала, что соберу деньги. А потом он повесил трубку. Или она.

— Звонил ли этот шантажист еще раз?

— Да, сегодня утром.

— О, — откликнулся Эллери и поинтересовался: — И кто теперь подошел к телефону?

— Я. В доме больше никого не было.

Дождь больше не накрапывал, а полил в полную силу, его струи громко барабанили по глади озера.