Дом ужасов - Дин Кунц

— Я не могу снять деньги без ведома матери. И я надеюсь, что она об этом не узнает.

— О чем? Для чего тебе такие бабки?

Эми начала говорить, но у нее перехватило горло. Не хотелось ей выдавать свой секрет, особенно Лиз. Она пила колу, тянула время, гадая: а мудро ли довериться подруге?

— Эми?

«Погребок» бурлил: гремела музыка, звякали автоматы, на которых подростки играли в пинбол, звенел смех, кто-то пытался перекричать весь этот шум.

— Эми, что не так?

Эми залилась краской.

— Я понимаю, это нелепо, но… я… я просто… мне стыдно рассказывать тебе.

— Конечно, нелепо. Мне ты можешь рассказывать все. Я же твоя лучшая подруга, не так ли?

— Да.

И действительно, Лиз была ее лучшей подругой. Более того, единственной подругой. Эми не проводила много времени с девушками своего возраста. Общалась исключительно с Лиз, и вот это, если вдуматься, казалось довольно странным. Очень уж сильно отличались они друг от друга. Эми усердно училась и получала хорошие отметки; Лиз отметки совершенно не волновали. Эмми собиралась идти в колледж; Лиз эта идея повергала в ужас. Эми нравилось побыть одной, в компании она часто стеснялась; Лиз всегда старалась быть на виду, со свойственной ей смелостью, а иногда и безрассудством. Эми любила книги; Лиз предпочитала фильмы и глянцевые журналы. Несмотря на тот факт, что Эми не нравился избыточный религиозный фанатизм матери, она по-прежнему верила в Бога, Лиз же заявляла, что сама концепция Бога и загробной жизни — чушь собачья. Эми прекрасно обходилась без спиртного и травки, могла выпить и покурить только по настоянию Лиз, которая говорила: если и есть Бог (она заверяла Эми, что Бога нет), ему стоит поклоняться только за то, Что он создал алкоголь и марихуану. Но, несмотря на бессчетные различия, дружба девушек только расцветала. Прежде всего по той причине, что Эми прилагала к этому немало усилий. Делала то, что хотела делать Лиз, говорила то, что Лиз хотела услышать. Никогда не критиковала Лиз, всегда старалась ее рассмешить, смеялась над ее шутками и практически всегда соглашалась с ее мнением. Эми тратила массу времени и энергии для того, чтобы укрепить их отношения, но не переставала спрашивать себя: а почему, собственно, ей так уж хочется быть лучшей подругой Лиз Дункан?

Прошлой ночью Эми спросила себя: а не возникало ли у нееподсознательногожелания залететь от Джерри Гэллоуэя, чтобы досадить матери? Тогда эта мысль поразила ее. Теперь же пришла другая: может, и дружбу с Лиз Дункан она водила по той же причине? В школе у Лиз (и ее это только радовало) была самая худшая репутация. Она сквернословила, с учителями вела себя вызывающе, была неразборчива в связях. И, общаясь с ней, Эми тем самым могла бунтовать против традиционных ценностей и морали матери.

Как и прежде, Эми обеспокоилась: получила еще одно подтверждение, что могла поставить под удар свое будущее, лишь бы причинить матери боль. Если так оно и было, тогда негодование и злость, которые она испытывала по отношению к матери, сидели в ней гораздо глубже, чем она это осознавала. Опять же получалось, что она не контролировала свою жизнь: контроль принадлежал черной ненависти и горечи, которые ей не подчинялись. Эти умозаключения так разволновали Эми, что она не пожелала их развивать; быстренько вышвырнула из головы.

— Так ты собираешься рассказать мне, что случилось? — спросила Лиз.

Эми моргнула.

— Э… ну… я порвала с Джерри.

— Когда?

— Прошлой ночью.

— После того, как вы ушли с бала? Почему?

— Он глупый, злобный сукин сын.

— Он всегда таким был, — указала Лиз. — Но раньше тебя это не волновало. С чего такая перемена? И какое это имеет отношение к трем или четырем сотням баксов?

Эми огляделась, боясь, что кто-то еще услышит ее слова. Они сидели в последней кабинке, так что позади нее никого не было. А впереди, за спиной Лиз, четверо футболистов мерялись силой рук. За ближайшим столиком две пары увлеченно и, похоже, со знанием дела обсуждали последние фильмы. Никто не подслушивал.

Эми посмотрела на Лиз.

— В последнее время меня тошнит по утрам.

Лиз сразу все поняла.

— Ох, нет. А месячные?

— Не пришли.

— Срань господня.

— Теперь ты понимаешь, почему мне нужны деньги?

— Аборт, — кивнула Лиз. — Ты сказала Джерри?

— Потому мы и расстались. Он говорит, что ребенок не его. И помогать не будет.

— Он просто мерзкая тварь.

— Я не знаю, что мне делать.

— Черт! — вырвалось у Лиз. — Лучше бы ты пошла к врачу, которого я тебе рекомендовала. Взяла бы рецепт на противозачаточные таблетки.

— Я боюсь этих таблеток. Ты слышала все эти истории о раке и тромбах.

— Как только мне исполнится двадцать один, я собираюсь стерилизоваться. Но пока таблетки — необходимость. Что хуже — риск тромба или залет?

— Ты права, — вздохнула Эми. — Не знаю, почему я не последовала твоему совету.

«Да только, возможно, я хотела забеременеть, пусть даже не догадывалась об этом».

Лиз наклонилась к ней.

— Господи, детка, я сожалею. Чертовски сожалею. Мне просто дурно. Действительно дурно. Дурно от того, что ты вляпалась в эту историю.

— Представляешь себе, что чувствую я?

— Господи, вот уж не повезло так не повезло.

— Я не знаю, что мне делать, — повторила Эми.

— Я скажу тебе, что тебе делать. Ты пойдешь домой и расскажешь обо всем отцу и матери.

— Ох, нет. Я не смогу. Это будет ужасно.

— Слушай, я понимаю, веселого тут мало. Будут крики, вопли, обзывания. Они вывалят на тебя кучу вины. Это будет что-то, можешь не сомневаться. Но они не поколотят тебя и не убьют.

— Моя мать может.

— Не говори ерунды. Старая сука станет рвать и метать, так что какое-то время ты будешь чувствовать себя самой несчастной на земле. Но не стоит забывать о том, что у нас самое главное. А самое главное — доставить тебя в клинику и выскрести этого ребенка как можно быстрее.

От такого подбора слов Эми передернуло.

— Все, что от тебя требуется, — продолжала Лиз, — так это стиснуть зубы и молчать, пока на тебя будут лить помои, а потом они заплатят за аборт.

— Нет. Ты забываешь, что мои родители — католики. Они думают, что аборт — грех.

— Они могут думать, что это грех, но они не заставят такую молодую девушку, как ты, сломать себе жизнь. Католики постоянно делают аборты, что бы они там ни говорили.

— Я уверена, что ты права, — кивнула Эми. — Но моя мать слишком набожна. Она никогда на это не согласится.

— Ты действительно думаешь, что она захочет, чтобы в ее доме жил незаконнорожденный внук? Не устыдится этого?

— Чтобы причинить мне боль… а главное, дать мне урок… не устыдится.

— Ты уверена?

— Более чем.

Какое-то время они, помрачнев, молчали.

В музыкальном автомате Донна Саммер запела о цене, которую ей пришлось заплатить за свою любовь.

Внезапно Лиз щелкнула пальцами:

— Есть идея!

— Какая?

— Даже католики одобряют аборт, если жизнь матери в опасности, не так ли?

— Не все католики. Только самые либеральные одобряют аборт даже при таких обстоятельствах.

— И твоя маман — не из либеральных.

— Нет.

— Но отец-то более вменяемый? Во всяком случае, в религиозных вопросах.

— Он не такой фанатик, как мать. Может согласиться на аборт, если придет к выводу, что беременность будет грозить мне потерей здоровья.

— Хорошо. Так ты внуши ему, что беременность чревата потерей психического здоровья. Понимаешь? Пригрози, что покончишь с собой, если не сможешь сделать аборт. Веди себя как безумная. Устраивай истерики. Совершай иррациональные поступки. Кричи, вопи, смейся безо всякой причины для смеха, снова кричи, бей посуду… Если все это не убедит их, имитируй попытку самоубийства. Надрежь вены. Не так, чтобы совсем, но до крови. Они не будут знать наверняка, сделала ты это сознательно или случайно, и не захотят рисковать.

Эми медленно покачала головой:

— Не сработает.

— Почему?

— Я плохая актриса.

— Готова спорить, ты их проведешь.

— Так себя вести, притворяться… Знаешь, я буду чувствовать себя полной дурой.

— То есть ты предпочитаешь чувствовать себя беременной?

— Должен быть другой выход.

— Например?

— Не знаю.

— Поверь мне, детка, это наилучший вариант.

— Не знаю…

— А я знаю.

Эми, задумавшись, пила колу.

— Может, ты права, — выдавила она из себя через пару минут. — Может, я попробую провернуть этот трюк с самоубийством.

— И все получится. Даже не сомневайся. Вот увидишь. Когда ты им скажешь?

— Я думаю, сразу после вручения аттестатов, если не найду более удобного случая.

— Через две недели! Послушай, детка, чем раньше, тем лучше.