Стихотворения. Проза - Осип Мандельштам
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
После полуночи сердце воруетПрямо из рук запрещенную тишь.Тихо живет – хорошо озорует,Любишь – не любишь – ни с чем не сравнишь…
Любишь – не любишь, поймешь — не поймаешь…Не потому ль, как подкидыш, дрожишь,Что пополуночи сердце пирует,Взяв на прикус серебристую мышь?
* * *
Я скажу тебе с последнейПрямотой:Всё лишь бредни, шерри-бренди,Ангел мой.
Там, где эллину сиялаКрасота,Мне из черных дыр зиялаСрамота.
Греки сбондили ЕленуПо волнам,Ну а мне – соленой пенойПо губам.
По губам меня помажетПустота,Строгий кукиш мне покажетНищета.
Ой ли, так ли, дуй ли, вей ли,Всё равно.Ангел Мэри, пей коктейли,Дуй вино!
Я скажу тебе с последнейПрямотой:Всё лишь бредни, шерри-бренди,Ангел мой.
* * *
Колют ресницы. В груди прикипела слеза.Чую без страха, что будет, и будет – гроза.Кто-то чудной меня что-то торопит забыть.Душно – и все-таки до смерти хочется жить.
С нар приподнявшись на первый раздавшийся звук,Дико и сонно еще озираясь вокруг,Так вот бушлатник шершавую песню поетВ час, как полоской заря над острогом встает.
* * *
Жил Александр Герцович,Еврейский музыкант, —Он Шуберта наверчивал,Как чистый бриллиант.
И всласть, с утра до вечера,Затверженную вхруст,Одну сонату вечнуюИграл он наизусть…
Что, Александр Герцович,На улице темно?Брось, Александр Сердцевич,Чего там! Всё равно!
Пускай там итальяночка,Покуда снег хрустит,На узеньких на саночкахЗа Шубертом летит —
Нам с музыкой-голу́боюНе страшно умереть,Там хоть вороньей шубоюНа вешалке висеть…
Всё, Александр Герцович,Заверчено давно,Брось, Александр Скерцович,Чего там! Всё равно!
* * *
За гремучую доблесть грядущих веков,За высокое племя людей —Я лишился и чаши на пире отцов,И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,Но не волк я по крови своей —Запихай меня лучше, как шапку в рукавЖаркой шубы сибирских степей…
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,Ни кровавых костей в колесе;Чтоб сияли всю ночь голубые песцыМне в своей первобытной красе, —
Уведи меня в ночь, где течет ЕнисейИ сосна до звезды достает,Потому что не волк я по крови своейИ меня только равный убьет.
* * *
Ночь на дворе. Барская лжа:После меня хоть потоп.Что же потом? Хрип горожанИ толкотня в гардероб.
Бал-маскарад. Век-волкодав.Так затверди ж назубок:Шапку в рукав, шапкой в рукав —И да хранит тебя Бог!
* * *
Нет, не спрятаться мне от великой мурыЗа извозчичью спину Москвы.Я – трамвайная вишенка страшной порыИ не знаю, зачем я живу.
Мы с тобою поедем на «А» и на «Б»Посмотреть, кто скорее умрет,А она то сжимается, как воробей,То растет, как воздушный пирог.
И едва успевает, грозит из угла —«Ты как хочешь, а я не рискну!» —У кого под перчаткой не хватит тепла,Чтоб объехать всю курву-Москву.
Неправда
Я с дымящей лучиной вхожуК шестипалой неправде в избу:– Дай-ка я на тебя погляжу —Ведь лежать мне в сосновом гробу.
А она мне соленых грибковВынимает в горшке из-под нар,А она из ребячьих пупковПодает мне горячий отвар.
– Захочу, – говорит, – дам еще…Ну а я не дышу, сам не рад…Шасть к порогу – куда там… В плечоУцепилась и тащит назад.
Вошь да глушь у нее, тишь да мша,Полуспаленка, полутюрьма.– Ничего, хороша, хороша…Я и сам ведь такой же, кума.
* * *
Я пью за военные астры, за всё, чем корили меня,За барскую шубу, за астму, за желчь петербургского дня,За музыку сосен савойских, Полей Елисейских бензин,За розу в кабине рольс-ройса и масло парижских картин.
Я пью за бискайские волны, за сливок альпийских кувшин,За рыжую спесь англичанок и дальних колоний хинин.Я пью, но еще не придумал – из двух выбираю одно —Веселое асти-спуманте иль папского замка вино.
Рояль
Как парламент, жующий фронду,Вяло дышит огромный зал,Не идет Гора на ЖирондуИ не крепнет сословий вал.
Оскорбленный и оскорбитель,Не звучит рояль-Голиаф,Звуколюбец, душемутитель,Мирабо фортепьянных прав.
– Разве руки мои – кувалды?Десять пальцев – мой табунок!И вскочил, отряхая фалды,Мастер Генрих – конек-горбунок.
Чтобы в мире стало просторней,Ради сложности мировой,Не втирайте в клавиши кореньСладковатой груши земной.
Чтоб смолою соната джинаПроступила из позвонков,Нюренбергская есть пружина,Выпрямляющая мертвецов.
* * *
– Нет, не мигрень, но подай карандашик ментоловый, —Ни поволоки искусства, ни красок пространства веселого!
Жизнь начиналась в корыте картавою мокрою шёпотью,И продолжалась она керосиновой мягкою копотью.
Где-то на даче потом в лесном переплете шагреневомВдруг разгорелась она почему-то огромным пожаром сиреневым…
– Нет, не мигрень, но подай карандашик ментоловый, —Ни поволоки искусства, ни красок пространства веселого!
Дальше, сквозь стекла цветные, сощурясь, мучительно вижу я:Небо как палица грозное, земля словно плешина рыжая…
Дальше – еще не припомню – и дальше как будто оборвано:Пахнет немного смолою да, кажется, тухлою ворванью…
– Нет, не мигрень, – но холод пространства бесполого,Свист разрываемой марли да рокот гитары карболовой!
* * *
Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда.Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда.
И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,Я – непризнанный брат, отщепенец в народной семье —Обещаю построить такие дремучие срубы,Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.
Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи —Как, прицелясь насме́рть, городки зашибают в саду, —Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахеИ для казни петровской в лесах топорище найду.
Канцона
