Нострадамус - Алексей Пензенский

Исследователи спорят о связи между эпидемиями и голодом (старая французская поговорка гласит: «…чума происходит от голода, холода и страха»). До сих пор неясно, были ли европейские эпидемии явлением циклическим или случайным следствием проникновения заразы с Востока, стихийных бедствий или неурожаев. Факты свидетельствуют, что вспышки чумы (или других болезней, известных под этим именем) происходили и в благополучные урожайные годы. Демографический урон, причиняемый эпидемиями, трудно подсчитать из-за неполноты доступных источников. Вспышки могли быть очень сильными, уничтожавшими 20–25 процентов жителей населенных пунктов, а «черная смерть» XIV века выкашивала многие деревни и города до последнего жителя. В опустевших, заваленных трупами поселениях даже здоровые люди становились жертвами пожаров и голода. Хронисты отмечают немало случаев людоедства.

Упоминания чумы, настоящего бича народа и кошмара властей той эпохи, довольно многочисленны; с конца XV века число их неуклонно растет, в особенности в городских архивах. Когда слухи об эпидемии достигали города, его власти спешили сработать на опережение, предпринимая меры предварительной защиты путем запрета или хотя бы ограничения сношений с пораженными чумой регионами. Например, в 1516 году муниципалитет Мулена воспретил въезд в город людей из Невера, Эне, Колевра и Сент-Аманда под угрозой штрафа. Под особое наблюдение попадали бедняки, как наиболее уязвимая в плане заболеваемости и санитарных условий группа; часто их даже изгоняли из населенных пунктов. Но эти меры вряд ли были эффективными, особенно в периоды, когда неурожай или голод вызывали миграции больших масс населения. Нантские эдилы (члены городского муниципалитета) в 1546 году выражали беспокойство из-за бедняков, каждый день умирающих на полях от чумы и голода – вдруг они занесут заразу в город? Если же поступали сведения о случае чумоподобного заболевания в самом населенном пункте, городские власти посылали эмиссаров на место, чтобы те установили реальность факта и, если это необходимо, приняли экстренные меры – вплоть до полной изоляции пораженного района. Все зараженные дома отмечались крестом красного цвета.

Наиболее отчетливо воспринимаемая угроза исходила от «зараженного» воздуха, который считали ответственным за болезнь и который нуждался в «оздоровлении». Муниципалитеты отдавали приказы о вывозе нечистот, переполнявших улицы и рвы у городских стен, и об очищающих окуриваниях перекрестков улиц и зараженных домов. Главной же задачей было выявление больных. Она возлагалась на гражданские власти и на медицинский персонал – от простого цирюльника до доктора медицины, которые в ту эпоху могли только диагностировать болезнь, но не излечить ее. Средства диагностики также были крайне несовершенными, что еще больше затрудняло сдерживание эпидемии. Зараженные дома обычно закрывались, а больных собирали в стороне в импровизированных госпиталях – в очень различных условиях. Если в Руане в 1521 году было решено построить больницу для зараженных, то в Мулене в 1518 году консулы отдали приказ возвести деревянные нары с соломой на удалении от центра города, чтобы в дальнейшем, после утихания эпидемии, сжечь их. Бывали случаи, когда зачумленные городские кварталы сжигались целиком, вместе с оставшимися там живыми людьми.

Как бы там ни было, «пагуба», хотя за ней и признавалось естественное происхождение, в широком смысле, как и любое бедствие, воспринималась как следствие божественного вмешательства. Консулы Монлюкона рассудили в 1472 году, что чума «пришла потому, что так было угодно Господу». Значит, надо было уговорить Бога прекратить эпидемию, вознося молитвы и устраивая крестные ходы. Власти часто организовывали процессии к местам, связанным со святыми защитниками от чумы (чаще всего святому Себастьяну и святому Роху[42]), чтобы они замолвили слово перед Создателем для избавления народа от заразы. Обращались и к местным святым, и к Деве Марии, и к самому Спасителю – в борьбе с непонятным и беспощадным врагом все средства были хороши.

Таким образом, муниципалитеты предпринимали широкий спектр мер для того, чтобы остановить бедствие. Но за редчайшими исключениями эти меры оставались хаотическими и плохо координированными. Они воплощались в жизнь с трудом из-за нехватки средств и невозможности тотальной мобилизации населения на борьбу с чумой. В то же время, в отличие от разгула «черной смерти» XIV века, отмечается новая тенденция – последовательное стремление бороться против болезни и победить ее. Важным этапом стало создание в ряде городов специальных госпиталей для жертв эпидемии. Принципиальным прорывом стали и усилия по расширению медикаментозной базы – в бюджете городов они отмечены ощутимым повышением расходов на лекарства в период эпидемий.

Урон, наносимый чумой обществу, был очень велик. Нормальная жизнь нарушалась, суды прекращали свою работу, останавливалась торговля. Наиболее эффективным средством против чумы оставалось бегство из зараженных районов. В Мулене в 1521 году народ массово бежал от чумы. Первыми город оставляли зажиточные слои населения, у которых было больше возможностей найти приют в других местах. В некоторых случаях, наоборот, город покидали больные – по принуждению. Практика изгнания недужных была широко распространена в сельской местности, где лечить их было негде и некому. В одном приходе округа Ко, в Нормандии, в 1533 году насчитывалось 15 больных, изгнанных за пределы населенного пункта. Так же поступали и с трупами – их просто выбрасывали за городские ворота.

И все же остановка общественной жизни чаще всего была неполной. Большая часть горожан и селян продолжали трудиться и передвигаться по своим населенным пунктам. Иногда даже не отменялись многолюдные традиционные праздники. Кроме того, несмотря на страх заражения, невзгоды и смерть жертв давали повод для многочисленных проявлений солидарности, в том числе и между разными слоями населения. К тому же посреди общего разлада находились люди, которые предавались тем же удовольствиям, что и прежде. Они играли в азартные игры, пьянствовали, объедались и даже посещали дома терпимости – там, где они не были закрыты из-за эпидемии. Часто это делалось с особым чувством обреченности, блестяще переданным А. С. Пушкиным в «Пире во время чумы»:

Итак, – хвала тебе, Чума,Нам не страшна могилы тьма,Нас не смутит твое призванье!Бокалы пеним дружно мыИ девы-розы пьем дыханье, —Быть может… полное Чумы!

Неизвестность – благодатная почва для суеверий. В атмосфере тайны, которой сопровождался приход чумы, страх смерти пробуждался при одном лишь упоминании этой ужасной болезни. Тревога, внушаемая чумой, была ничуть не менее, а иногда и более заразной, чем само бедствие. Естественно, человеческий разум, несмотря на несовершенство методов исследования и неполноту научно-эпидемиологических знаний, пытался разрешить загадку «черной смерти» – в рамках возможностей своего времени. Как же объяснялись эпидемии в добактериальную эпоху?