Розыгрыш. Файл №220 - Крис Картер

Молдер покивал, а потом, поджав губы, кинул картошку в ее могилу.

— Расследование движется не слишком хорошо, правда? — спросил шериф.

Ответа он не дождался.

10 октября, 01.23

Скалли проснулась от ошалелого стука в дверь. Она хотела уже крикнуть: «Войдите, не заперто!» — но тут и впрямь кто-то вошел, громко топая; и она, еще плохо соображая спросонок, выхватила пистолет.

Однако это оказался всего лишь мистер Лэйни.

Он был пьян, и его сильно качало. Из глаз его текли слезы. Не обращая внимания на ствол, глядевший ему в грудь чуть выше его укутанного, спеленатого братца, он рухнул на колени возле постели Скалли и простер к ней трясущиеся руки с растопыренными пальцами.

— Он мертв! — простонал Лэйни. — Он мертв!

Скалли сделалось холодно и жутко. На мгновение она запрокинула голову, словно все же решившись хотя бы коротенько помолиться. Кошмар продолжался.

Был зверски убит в своей конторе маленький мистер Нат. Пока Скалли и Молдер с табельным оружием наготове преследовали неконституционный ломоть картошки, загадочная тварь прогрызла несчастному живот — как и Джеральду Глэйсбруку, как и Рулю-Всезнайке. По трупу в день. Специально для заезжих агентов из столицы.

Хохма.

Уже через четверть часа Скалли, Молдер и шериф были на месте преступления. Надо отдать шерифу должное — бывший песиголовец Джим-Джим ни словом, ни взглядом не напомнил им о случившемся три часа назад недоразумении.

Но от этого не делалось легче.

Та же гримаса нестерпимого ужаса была на окостеневшем миниатюрном личике. Та же апокалиптическая лужа крови. Та же рваная дыра. Если бы речь не шла о настоящих, подлинных жизнях подлинных неповторимых людей — это был бы классный аттракцион.

— Окна и двери все заперты изнутри.

— Скалли, посмотри. Вот как он попал внутрь.

— Господи. Лаз для собачки. Но ведь сюда едва можно голову просунуть!

— А самой собачки нигде не видно.

— Съели?

— И снова мазок крови.

— Надо полагать, господа, снова снаружи? Значит, все просто, как Эй, Би, Си. Нам надо искать не просто маньяка, а раненого маньяка. Из которого все время капает.

— Очень дельная мысль, шериф.

— Я возьму пробу для анализа.

— Обязательно.

И тут не выдержал Лэйни.

Это была самая настоящая истерика. Бедняга бился лбом о стену, молотил в нее кулаками, топал… Вероятно, он упал бы и покатился — но въевшаяся в самую сердцевину души забота о своем странном младшем отростке, вероятно, не позволяла ему сделать этого; так и беременная женщина, сама не всегда это осознавая, больше всего трепещет и переживает не за голову, не за сердце, и уж подавно не за ладони. За живот.

— Он был мне как брат!! — кричал, захлебываясь, Лэйни. — Я любил его. Любил, любил, любил! Я больше не могу! Когда же это кончится! Как я буду без него!

Шериф, по-медвежьи облапив рыдающего бородача, прижал его к себе.

— Ну, успокойся, старина, — отечески забормотал он ему прямо в ухо. И Лэйни, впрямь как ребенок, прижался к широкой груди бывшего песиголовца. — Успокойся. Ты можешь повредить себе.

— Ну и что? — хнычуще выговорил Лэйни, уткнувшись лицом шерифу в шею. — Пусть…

— Но ведь тогда ты и братику повредишь.

Лэйни завыл.

Это было жутко. Он ныл, он скулил на одной пронзительной и безумной ноте, как собака на трупе хозяина. Как зверь, который ранен смертельно и чует близкий холод своей звериной ТОЙ СТОРОНЫ, которая надвигается на ЭТУ стремительно и неотвратимо.

Как, наверное, мог бы завыть проснувшийся холодным январским вечером Энь.

— Ничего, — сказал шериф, обернувшись к Ска л л и. — Ничего. С ним это бывает. Хрен знает, откуда, но — накатывает порой. Придется засунуть его в камеру для пьяниц, там он проспится и возьмет себя в руки. Ничего… — скулы его прыгали, как спортсмен на батуте. — Извините, я вас покину.

— Конечно, шериф, конечно, — с подчеркнутой вежливостью сказала Скалли. Так она извинялась за инцидент с картошкой. — Мы уже заканчиваем здесь.

Словно и впрямь слепой от слез, ноющий Лэйни был его ребенком, шериф заботливо обнял его за плечи. И увел. Стало тихо.

— Ну, что, Дэйна, — проговорил Молдер. — Остается человек-змея.

Скалли покусала губу.

— Да, вероятно, — сказала она. — Хотя… Знаешь, Молдер, я не удивлюсь, если окажется, что здесь замешано нечто… нечто… — она беспомощно повела рукой.

— Более причудливое? — вопросительно подсказал Молдер.

Скалли кивнула:

— Угу.

— Я тоже, — негромко проговорил Молдер. — Честно говоря, я уверен, что Джеффри Суэйн ни при чем. Но знаешь… Поговорить с доктором Мой Лоб и чего-то там стоп уже просто необходимо. Просто необходимо.

03.05

— Дверь открыта, входите! — немного невнятно раздалось изнутри.

Молдер, а уже за ним — Скалли, поскольку шли они к предполагаемому убийце-маньяку и, стало быть, архаичные правила вежливости можно было смело отбросить ради практической безопасности, ввалились в дом Суэйна. Они еще не дошли до такого градуса, чтобы орать «Ни с места!» и тыкать в циркача своими стрелялками — но были к тому близки. Во всяком случае, оба совершенно официально, как того требует протокол, уже с порога достали свои удостоверения. Будто Мой Лоб — Все Пули Стоп прежде никогда не видел ни Молдера, ни Скалли.

Впрочем, он даже головы не поднял. А вот они — окаменели.

Доктор Лоб, скрестив ноги, сидел на полу голый по пояс и, набычась, сосредоточенно вгонял себе в грудь очередную иголку длиной с палец. В ушко иглы была вдета то ли леска, то ли тонкая проволока. Уже не менее сотни столь же толстых и массивных игл противоестественной стальной шерстью покрывали его грудь, плечи, живот…

Закончив, доктор, наконец, поднял лицо к агентам и ухмыльнулся. Собрал в один пук все нити, проворно обмотал ими запястье и от души подергал. Кожа, из которой торчали иглы, совершенно натурально, без дураков, от каждого его движения вздувалась круглыми горбиками, не выпуская металл.

На лице доктора однозначно изобразилось чувство глубокого удовлетворения.

— Мистер Джеффри Суэйн, — упавшим голосом начал Молдер, сам уже прекрасно понимая, что они опять пришли не туда. — Нам нужно задать вам несколько…

— Это вариации на тему солнечного танца древних североамериканских индейцев, — и не подумав дослушать, сообщил им доктор Лоб. — В определенный момент танца, соответствующий моменту летнего солнцестояния, я подвешиваюсь на этих нитках и раскачиваюсь как бы от горизонта до горизонта, символизируя эклиптику. Боль при этом становится настолько невыносимой, что мне приходится на какое-то время покидать собственное тело, иначе можно спятить, — он сокрушенно вздохнул. — Если бы люди знали истинную цену духовности, — пробормотал он, — было бы больше атеистов.