Нужно просто остаться в живых - Игорь Шелег

Тело все болело, еще не отошедшее от боя, оно со скрипом приняло новые препятствия. Ну, ничего, знаю я, как тебя с пьедестала уронить. Еще вчера, когда ложился спать, я видел, каким тяжелым взглядом на меня смотрел Лекс. И поэтому попытался его успокоить словами, хотя еще ничего не решил, просто не хотел, что бы парень наделал глупостей, но сегодня я твердо решил, я его подвину эту Крысу. Посмотрим, кто кого.

Я не собирался грозить ему карами или бить, за такое меня бы точно по голове никто не погладил. А мне свою шкуру беречь надо. Я решил взять все в свои руки. Непонятная обстановка и новые командиры многих выбили из колеи. В воздухе была такая напряженная неопределенность, боязнь чего‑то, мне просто было не по себе, и эту страшную атмосферу я и решил изменить. Вроде прошло всего пару недель, а для меня как будто целая жизнь. Такой интенсивности у меня в той жизни не было.

И вот в своем мире я служил в армии, я был заместителем командира взвода, сержантом, там тоже было сложно, но решения находились всегда, нужно было только не бояться взять на себя ответственность. К своим обязанностям я относился всегда чуть с большим рвением, чем это было нужно, может, это и было не совсем правильно, но для меня и для моих принципов это было очень важно. Я не любил негативного проявления дедовщины, такого, как избивание, чмырение, стирка носков и тому подобное.

В моем представлении армия — это одна семья, братство. И я читал книги о Великой Отечественной войне, и фильмы у нас про это показывали. И я хотел, что бы у меня во взводе тоже такие были отношения, пусть я был не отцом–командиром, но хотя бы старшим братом. Не могу сказать, что у меня это получилось, но с молодым пополнением у меня были нормальные отношения. Да и перед моим дембелем они рассказывали, что у нас во взводе отношения получше, чем у других, и деды не перегибают палку. А значит, моя работа была не просто так, опыт есть, и поле для работы есть, так что выживем.

Когда начали отработку работы в строе, я стал показывать соседям, как правильно становиться, как правильно бить. В принципе ничего сложного в работе с копьем не было, я приноровился, только мешала эта долбаная кираса, и еще этот уникум припер откуда‑то шлем, такой же старый и такой же никому не нужный, как и кираса.

Кираса натирала мне все: и спину и плечи. Подкладки не было, и она ездила по плечам. Шлем на голове был как чугунок, который так и хотел свалиться при резком движении. Внутри было как в печке. Это заставляло меня выкладываться по полной. И когда капрал мне командовал, приходилось ласковым голосом ему отвечать:

— Да, лэр! Будет исполнено, лэр! — а тот совсем не понимал, что происходит и сильнее выходил из себя. Другие капралы, слыша это, радостно ржали и улюлюкали, видимо, наш командир не имел авторитета. Это также веселило мой десяток. Ведь другие командиры пытались чему‑то научить и давали больше отдыха.

После приема пищи у нас было, где‑то около получаса отдыха. В это время я садился и начинал рассказывать анекдоты. Я удивился, когда узнал, что здесь такого не знают. Хоть никогда подобного артистизма за собой не наблюдал. Рассказал пару анекдотов, переделанных, правда, но которые были приняты на ура. Люди устали, постоянное физическое и психологическое истощение давало о себе знать. И требовался выход таким образом. Да, этим людям было тяжело, но мне было тяжело вдвойне. Меня тоже не покидало напряжение, приходилось постоянно острить и вести себя как полоумный мазохист, но моральная поддержка Лекса, и то, что он мне помогал вечером, давала о себе знать.

Так прошло три долгих тяжелых дня. Я видел, как бойцы из моего десятка становятся, что ли, поспокойней, уверенней в себе. Они начали больше общаться друг с другом. Лекс этот вообще загадочный парень, ходит, слушает всех. Что‑то рассчитывает, думает.

Как обычно после обеда я планировал провести воспитательную беседу с ребятами, но, как всегда, вмешался отдельный индивид с прозвищем Крыса. Он загнал нас в барак, построил и начал на меня кричать, смысл был в том, что я нарушитель и если не прекращу, то он мне плетей даст. Этого я уже не выдержал, мне просто надоело дурачиться. Звонко упала кираса, за ней полетел шлем.

— Послушай меня, сынок, — проникновенно шепотом начал я, — я долго тебя терпел, но ты реально достал. Если мы пойдем в бой, ты первый сдохнешь от моего удара. Ты лишний тут. Ты не делаешь ничего хорошего. И то, что твой отец купил тебе капральство, еще ничего не говорит.

Когда он отправлял меня еще в первый день добегать, я останавливался пройтись, а то в боку кололо ужасно, и услышал эту замечательную историю от двух беседующих сержантов. Тогда я не понял, про кого это они, но потом дошло. И вот информация пригодилась. Мне приятно было видеть, как меняется его лицо. От бурого до белого.

— Я тебя в холодную посажу! — со злобой крикнул он.

— А я скажу, что ты надо мной издеваешься потому, что я знаю, что ты с мужиками спишь, — радостно выкрикнул я. За это время я показал много различных вариантов действий. И было видно, что ему это не нравится. Мужеложство тут не то, что не любили, здесь его ненавидели. Я не вдавался в подробности, но это было очень страшное оскорбление.

— Ты не посмеешь… — слабо пролепетал он. — Это не правда.

— Если ты будешь и дальше нас гнобить, то скажу, — уверенно сказал я. — И все подтвердят, скажу, что ты до меня домогался.

Вроде это уже победа, но его трясущиеся губы и дрожащий голос, не давали мне повода для радости. Если бы он был сильным и могучим, то это еще ладно. Но это просто издевательство над человеком. Это вызвало у меня отвращение к самому себе.

— Ладно, капрал, расслабься, чего ты так разволновался? Мы же взрослые люди и не будем друг друга ставить в неловкое положение. Ведь, правда?

Он развернулся и ушел. Молча, не проронив не слова. Мы только расселись на циновках как забежал сержант и вызвал к лейтенанту. Черт, неужели сдал. Тогда будет тяжело, из такого не выберешься. У лейтенанта Генри была своя комната в администрации, из нее он выходил только под вечер посмотреть, как мы занимаемся. И уходил обратно.

Когда я вошёл в кабинет, меня встретила пара внимательных глаз. Комната была маленькая, где‑то четыре на пять. Мебели тоже было немного: большой письменный стол, пара стульев, шкаф вдоль стены у входа.

Сам лейтенант сидел в низком мягком кресле около окна. Он был в черных кожаных штанах и белой рубашке. Босые ноги лежали на столе, на ворохе каких‑то бумаг, одежды. Там же стоял поднос с едой.

Видимо, на творящийся вокруг бедлам ему было абсолютно наплевать. Помещение имело нежилой вид, скорее всего, жил лейтенант где‑то в городе. Он молчал, молчал и я. Если уж вызвал, пусть говорит. Меня такое положение дел не сильно смущает, хоть и хотелось бы отдохнуть. Я не смотрел ему в глаза, я не вёл себя вызывающе. Встал ровно, спокойно, руки взяв в замок за спиной, ноги расслабил, взгляд направил в окно. Такую стойку у нас называли стойка отставного прапорщика. Спокойная ожидающая стойка и хотя внутри у меня все было напряжено, снаружи было все как обычно. Так прошло минут пять. А потом я услышал хлопки.