Говорят сталинские наркомы - Георгий Куманёв

Что касается Грозного, то, когда Буденный был освобожден с поста командующего войсками фронта и был назначен генерал Петров, мы многое сумели из местного нефтеоборудования эвакуировать, в основном в Туркменскую ССР и во «Второе Баку». Причем я как уполномоченный ГКО по эвакуации занимался не только вывозом оборудования, но и людей. Мы, например, перебазировали только в районы «Второго Баку» около 10 тыс. человек, из них процентов 70–80 женщин. Все они там разместились, получили работу, хотя погодные условия были тяжелыми. Для работников нашего теплого пояса температура минус 3–4 градуса была уже довольно трудно переносимой, а в районе «Второго Баку» им приходилось трудиться при температуре —30°, — 40°.

Теперь возвращаюсь к тому, что произошло в Грозном. В разгар боев Сталин дал команду — перебросить сюда из Сибири две дивизии. И когда эти дивизии переправились сюда через Каспий, прибыли в Махачкалу и двинулись на Север, немцев выбили из Червонной, и они ушли к Моздоку. Здесь устроили заслон для всех бегущих. Надо сказать, расправа с ними была жестокая. Но все–таки дисциплину удалось восстановить.

Южнее Грозного, у Червонной наши воины встали насмерть, и противник здесь задохнулся. Я был очевидец страшной картины. Это было 28–29 августа 1942 г. Гитлер отдал приказ — любой ценой захватить нефть Чечено — Ингушетии, т. е. грозненскую нефть. Поэтому двинулось в наступление несколько вражеских дивизий. Разгорелся тяжелый бой, в ходе которого активно действовали наши штурмовики, подброшенные по ленд–лизу англичанами. 20 самолетов–штурмовиков косили наступавшие войска противника.

Я находился на контрольном пункте КП штаба, на возвышении, и все хорошо было видно. Из примерно 10 тыс. солдат и офицеров противника около половины погибло. Через несколько дней появились флаги с той и другой стороны, что означало — давайте захороним трупы, которые уже начали разлагаться. Стали рыть траншеи. Бросали туда тела погибших и зарывали. Через 3–4 недели немецко- фашистские войска снова пошли в наступление. Но это было их последнее наступление. В нем участвовали в основном румыны. Их тоже уложили. На этом враг окончательно выдохся. К концу года его прогнали до Ростова–на–Дону.

Немного еще отвлекусь. Я как–то после войны отдыхал в Кисловодске. Сажусь в машину, еду в Баку, в родные места. Заехал по дороге в район тех боев, о которых только что рассказывал Вам. Мне интересно было, что же там осталось, как все выглядит спустя десятилетия? Сохранились ли могилы того времени? Ведь там было похоронено несколько тысяч человек.

Не удалось обнаружить ни одного очевидца. Куда они делись? Я расспрашивал. Отвечают — нет, ничего не знаем. Пустое место, ни одного памятника, свидетельствующего о том, сколько здесь наших славных воинов–защитников Родины полегло и захоронено…

После того как гитлеровцы здесь сильно обожглись и их отогнали, я улетел в Уфу, стал снова заниматься нефтяными делами. Там находился непродолжительное время, т. к. вскоре наш наркомат был реэвакуирован в Москву и вся моя последующая работа протекала в столице.

Г. А. Куманев: Как Вы, Николай Константинович, в целом оцениваете итоги эвакуации нефтяного оборудования, проведенной в 1941–1942 гг.? Много ли оказалось при этом потерь?

Н. К. Байбаков: В целом я оцениваю эту беспримерную в мировой истории сложнейшую производственную операцию, в том числе по спасению предприятий нефтяной промышленности и запасов горючего, весьма положительно, высоко. Из одного Грозного, я хорошо помню, мы вывезли 600 вагонов ценных грузов. Демонтировали и эвакуировали Грозненский нефтеперерабатывающий завод и вместе с ним всю добытую за последние дни нефть, а также оборудование других заводов, многих скважин, качалки, механизмы и т. п. Все это через Баку и Каспийское море переправили в Туркмению и по разным нефтяным районам устанавливали. В Красноводске к концу войны мы подготовили к эксплуатации завод. Такое же завод соорудили в Молотове (Перми) на базе эвакуированного оборудования, сыгравшего очень важную роль. Так что, повторяю, задача по перебазированию нефтяных объектов была выполнена неплохо.

Несмотря на громадные трудности, мы справились с главным заданием Государственного Комитета Обороны — ни одной тонны нефти враг на Северном Кавказе не получил, а ведь в гитлеровском рейхе уже было образовано акционерное общество «Немецкая нефть на Кавказе» и в Северокавказский регион завезен большой запас труб для разработки «новыми хозяевами» нефтяных месторождений. Однако почти за полгода оккупации Кубани захватчикам не удалось восстановить ни одной скважины, а немецкие трубы после изгнания врага нам очень пригодились.

Что касается потерь, то потери, конечно, были. Их невозможно было миновать. Наша битва за нефть сопровождалась не только победами и подвигами, но и рядом неудач. Так, в приграничных районах страны, например, как я уже отмечал, в Дрогобыче из–за быстрого продвижения немецко–фашистских войск мы сразу потеряли немало нефтеоборудования. По существу оттуда почти ничего не успели вывезти.

В конце 1942 г. большая группа нефтяников впервые за войну была отмечена правительственными наградами. И я очень дорожу, что именно в это тяжелое время удостоился высшей награды — ордена Ленина.

Г. А. Куманев: Расскажите, пожалуйста, как Вы стали наркомом нефтяной промышленности? Был вызов к Сталину и беседа с ним?

Н. К. Байбаков: Нет, мое назначение на этот пост со мной предварительно не обсуждалось. Нарком Седин был освобожден от занимаемой должности Указом Президиума Верховного Совета СССР

30 ноября 1944 г. В этот же день следующим Указом я был назначен народным комиссаром нефтяной промышленности СССР. Официальное мое оформление на этот высокий пост состоялось 10 декабря

1944 г., когда содержание упомянутых указов было опубликовано в «Ведомостях Верховного Совета СССР». Только через три месяца после указанного назначения (т. е. в марте 1945 г.) я бы вызван к Сталину для беседы. Начальник его секретариата и главный помощник вождя Александр Николаевич Поскребышев сразу же сказал мне, как только я появился в приемной:

— Посадите, пожалуйста, товарищ Сталин какую–то книгу ищет.

Побывав несколько раз у Сталина, я знал, что вся левая сторона его кабинета была тогда заставлена этажерками из книг. Он много читал во время работы.

Посребышев раза два заходил к Сталину и возвращался ни с чем. А на третий раз сказал:

— Знаете что, Вы идите к нему, а то не дождетесь. Когда он еще эту книгу найдет… Как зайдете, кашляните, если товарищ Сталин будет стоять спиной к Вам, чтобы знал.

Я, конечно, зашел. Прежде всего меня интересовало, как сейчас выглядит наш вождь. Ведь прошло несколько месяцев после последней встречи с ним. Фигура среднего роста, упитанный, в сером френче, в шевьетовых сапожках. Сразу обратил внимание, что сапо- ги–то у него худые. Увидел с одной стороны дырку и с другой…

Я кашлянул. Сталин оглянулся, спустился со стремянки и как- то по–дружески произнес:

— А-а, Байбако, молодой человек.

Он протянул мне руку, пригласил сесть и начал медленно ходить по кабинету, раскуривая трубку. Потом сказал несколько официаль- нее:

— Товарищ Байбаков, мы назначили Вас народным комиссаром нефтяной промышленности…

Поблагодарив за это высокое назначение, я набрался смелости и говорю:

— Можно Вам задать один вопрос, товарищ Сталин?

— Можно, — отвечает он.

— Почему, когда назначили меня наркомом, никто, ни Вы, ни наш куратор Берия меня не спросили: хочет или не хочет Байбаков быть наркомом, может или не может справиться с таким поручением?

Сталин слегка улыбнулся и так мне сказал:

— Товарищ Байбаков, мы свои кадры хорошо знаем. Вы коммунист и должны помнить об этом. Вас назначили, и действуйте.

(Кстати, после этого я 12 лет и «пробарабанил» наркомом нефтяной промышленности страны до прихода к власти Хрущева.)

Потом мы со Сталиным сели беседовать. Он мне сразу заявил следующее:

— Вот я Вас пригласил на беседу. Но с какой целью? Вы, пожалуйста, поймите, что англичане и американцы, которые сегодня с нами в хороших отношениях, при удобной для них ситуации могут ведь раздавить нас. При какой же ситуации? Если будут знать наши слабые места. А нашим слабым местом сегодня становится нефтяная промышленность. Нынешний уровень добычи нефти нас никак не устраивает. Накануне войны мы добывали 34 млн. тонн в год, а выходим из войны лишь с 19 миллионами. При таком положении можно всего ожидать.

— Как это можно после такой войны и таких дружеских отношений? — сомневаюсь я.

— Все это может быть, — подчеркивает Сталин.

Он перешел далее к рассмотрению вопросов, связанных с ускоренным развитием нефтяной промышленности… К этому времени, т. е. к весне 1945 г. во «Втором Баку» было обнаружено богатейшее девонское месторождение, что позволяло оптимистически оценивать перспективы прогресса отечественной нефтяной индустрии. Мы получили такие мощные пласты, которые могли давать из скважин по 300–400 тонн нефти в сутки. Я проинформировал Сталина о сложившемся положении, об ошеломляющих открытиях в Куйбышевской области и в Башкирии.