Рубеж. Пентакль - Марина и Сергей Дяченко

«…не взыскивает за легкомыслие в ваших клятвах… но взыщет за то, что вяжете клятвы…»

Гори в аду, молодой турчонок!

Гори в аду, чорт-катюга с безумным Юдкой!

Гори в аду, сотник Логин, клятвопреступник и душепродавец!

В одном котле сойдемся!

Не земля под каблуком – камень да прель прошлогодней хвои. Не небо над головой – дерюга рваная, прохудившийся мешок с горохом, того и гляди, посыплется на голову частым градом. Не правда вокруг – брехня на брехне сидит, брехней погоняет, и все трое истинной правдой прикидываются, изгаляются над встречным-поперечным! Что делать? где стоять? куда идти? кого рубить?!

И в третий раз полоснул крик наискось, ударил в спину:

– Батьку! Чуешь?!

Еще не веря, не понимая, обернулся сотник.

– Яринка!!!

…В серебряном платье стояла Ярина Загаржецка. И горел серебряный обруч в ее волосах.

– Донечка! Ласточка моя!

Не помня себя, с забытой «ордынкой» наголо, с жидом и чортом за плечами, повернулся Логин к дочери. Стояла та в высоком небе ангелом господним, светилась зорькой ясной – и понял сотник: все. Конец отчаянной душе. Завершились адские скитания, но и жизнь завершилась. Смилостивился Иисус-Спаситель, допустил грешника в рай; туда, где сейчас Яринка сладкий варенец золотыми ложками ест.

Видишь, сотник?! Не ты пришел – за тобой пришли.

Шаг – и в небо.

– Яринка!.. Я… я иду…

Примерзли слова к губам; дыханье в глотке комом шерстяным сбилось.

В высоком небе стояла Ярина Логиновна, блистала святым серебром, что твоя икона в новой ризе… Да только приплясывал рядом с панной сотниковой чортенок-подмастерье, разнопалый нехристь.

Дразнился.

Язык высовывал. «Батьку! Чуешь?» – горланил.

Померк свет в глазах сотника Логина.

– Рушницу мне! Рушницу дайте!

Ответно ли грянул выстрел? Помстилось ли? – кто знает? Вот и Логин не знал, не видел уже, как из-за кустов приподнимается верный есаул, как дымится разряженная булдымка в руках старого Шмалька, а сам есаул Ондрий потрясенно смотрит в синь высокую, где пляшет неуязвимый чертенок, и молчит Ярина Логиновна.

Хитер бывалый черкас. Знал, когда слушать, когда ослушаться надобно, когда по-своему телегу повернуть. Тайно ждал в засаде: выручит жида-падлюку шабля острая, так пуля меткая не минует!

Минула.

И Юдку Душегубца, и адского выкормыша.

Впервые есаула рука подвела.

Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра

Мой сын звал меня.

А я медлил. Только сейчас, в эту минуту встречи, я ощутил всю горечь происходящего – и Хлеб Стыда забил мне рот липкой мякотью. Впервые я понял, что значит быть бессильным стариком на иждивении собственных детей! Я, каф-Малах, Свобода во плоти, проницавший Рубежи и смеявшийся над стражей! – ныне я жил лишь потому, что вот он, мой малыш, запертый в темницу несовершеннолетнего тела, рвал свет в клочья и швырял мне, блудному отцу своему, последние обрывки.

Брось меня!

Оставь!

И тот, прежний стыд, показался мне светлым праздником перед стыдом новым. Это я кричу ему: «Брось! оставь!..»?! Это я облегчаю ему непосильный труд?! Нет, это я сам норовлю оставить, бросить мальчишку один на один с его судьбой, чтобы потом и в гибели, в растворении останков бывшего каф-Малаха, слышать до конца вечности:

– Батька! Да где ж ты?! Чуешь ли?!

На миг мне почудилось: я стал прежним.

На краткий миг, но и за него – спасибо.

– Батька! Лови смыслу! Белую, белую хватай!

Ловлю, сынок! Белую смыслу ловлю, Внутренний Свет ор-Пеним, облаченный в мантию Света Внешнего ор-Макиф… ловлю, хватаю, держу обеими руками, зубами вцепился!.. Ты только потом напомни, я тебя обязательно научу, покажу… потом. Если выберемся. Нет! – когда выберемся. А мы с тобой обязательно выберемся, на карачках выползем…

И снова нет.

В полный рост выйдем.

– Батька! вот еще!

Клянусь Азой и Азелем! – он дотянулся! Свет Скрытых Замыслов хлестнул меня наотмашь, мгновенно впитываясь, и я выплюнул остатки Хлеба Стыда. Да, он, дитя моей несчастной Ярины, воистину может – но он еще не умеет! Умею я, бесполезный призрак, умею, но не могу – и значит, я не такой уж бесполезный? Не очесок шерсти на гребне, а знание и память?!

– Батька!

– Хватит! Мне хватит!.. Оставь себе…

Мне действительно хватило. Даже с избытком. Рав Элиша, учитель мой, ехидный еретик – слышишь ли? У меня родился сын! Он уже почти вырос! Мы вместе!

И ярче Света Скрытых Замыслов полыхнуло из немыслимой дали тихое:

«Глупый, глупый каф-Малах… поздравляю, не сглазить бы…»

– Эй, Заклятый! Держись!

Больше мне не нужен был никто из заблудившихся в Порубежье.

Только он, Иегуда бен-Иосиф, носитель моего убежища-медальона, моя последняя надежда на нарушение Запрета.

Откликнулся ли он? Услыхал ли? Не услыхал, но откликнулся – сердцем, нутром знатока Имен. Зря, что ли, я сидел позади него в седле: убеждал, просил, уговаривал? Душу грозил наизнанку вывернуть, швырнуть в лицо не только смрад горящей семьи его, но и смрад таких печей, где пылал и будет пылать народ Иегуды, что клочья пепла забьют глотки насквозьза мириады Рубежей?!

Зря, что ли, он спорил со мной?!

Срослись мы, носитель медальона, сплавились; не так, конечно, как с глупым героем Рио, тогда, в метели, но все-таки…

Я не открыл Окно.

Я его взломал.

Чувствуя, как клещом впился в меня мой Заклятый – силой имени Айн, чье число семь десятков, и силой имени Далет, чье число четыре, а вместе эти Имена тайно указывают на мужскую силу, сокрушающую пределы.

Хорошо взялся, Иегуда, щенок уманский!

Пошли насквозь? Прочь от Порубежья? Прочь от клинка сотника Логина?!

– Шма Исраэль! – лишь крикнул он в ответ.

И калейдоскоп сфир разлетелся мелкими цветными брызгами, той радугой, которая появляется в небе, говоря обреченным:

«Нет защитника, и некому отменить приговор!»

Старый, очень старый человек сидит в огромной бадье, где поверх мыльной воды наросла шапка пены.

Пена-усы, пена-борода, пена-слова.

– Позор на мою дряхлую голову! Ты что, голых старцев не видел, плут и мошенник?! Морда твоя бесстыжая!

Я смеюсь.

Я видел много старцев, и часть из них была голыми.