Мрачный Жнец (сборник) - Терри Пратчетт

кошек и кусков металла в форме струн или труб — весь этот кошмар только разрушает музыку. Музыка должна оставаться на бумаге в виде точек и крючочков, нанесенных на аккуратные линии. Только в таком виде сохраняется ее первозданная чистота. А стоит к музыке прикоснуться человеку, ее сразу отравляет гниль. Куда лучше сидеть в тихой комнате и читать нотные листы, когда от разума композитора тебя отделяют лишь чернила на бумаге. При одной мысли о том, что музыку играют какие-то жирные, потные типы, люди с волосами в ушах, как слюна капает с их подбородков… одно это способно вызвать содрогание. Впрочем, содрогался патриций несильно, так как никогда не доходил в проявлении своих чувств до крайности.

— И что потом?

— А потом он начал петь, вашчесть, — ответил лицензированный нищий и неформальный информатор Хромоногий Майкл. — Песню об огромных огненных, этих… яйцах.

Патриций удивленно поднял бровь.

— Что-что?

— По-моему, там о чем-то таком шла речь. Слова я толком разобрать не успел, потому что рояль взорвался.

— О? Полагаю, это несколько нарушило ход событий?

— Нет, обезьяна продолжала играть на том, что осталось, а люди повскакивали со своих мест, принялись орать, подпрыгивать и топать ногами, словно нашествие тараканов случилось.

— Ты сказал, что во время этой музыки пострадали люди из Гильдии Музыкантов?

— О да, вашчесть. Причем совершенно странным образом. Они побелели как простыня. По крайней мере… — Хромоногий Майкл, вероятно, вспомнил о состоянии собственного постельного белья. — Как некоторые простыни.

Слушая нищего, патриций пробегал взглядом принесенные доклады. Вечер выдался крайне необычным. Бесчинства в «Барабане»… в этом ничего необычного не было, хотя, судя по всему, вчерашний дебош нельзя было назвать типичным, кроме того, он никогда не слышал о танцующих волшебниках. Ему показалось, что он узнает симптомы. Ну а если сбудется еще одно опасение…

— А скажи-ка мне, Майкл, как реагировал на происходящее господин Достабль?

— Что, вашчесть?

— Вроде бы я задал тебе достаточно простой вопрос.

Вопрос: «Но я же не говорил, что там был старина Достабль, как вы об этом узнали?» — яростно стучался в гортань Хромоногого Майкла, но, к счастью, нищий дважды, трижды и четырежды подумал насчет разумности задавания вопросов патрицию.

— Он просто сидел и смотрел, вашчесть. С открытым ртом. А потом подпрыгнул и убежал.

— Понятно, ничего себе. Благодарю тебя, Хромоногий Майкл. Можешь быть свободным.

Нищий не уходил.

— Старикашка Рон говорил, вашчесть иногда платит за информацию.

— Правда? Он действительно так сказал? Очень интересно. — Витинари сделал какую-то пометку на полях доклада. — Спасибо.

— Э…

— Не смею задерживать.

— Э… да, конечно. Да хранят вас боги, вашчесть, — сказал Хромоногий Майкл и спасся бегством.

Когда шаги нищего стихли, патриций подошел к окну, заложил руки за спину и вздохнул.

Наверное, где-то на свете есть города, правителям которых приходится беспокоиться только о всяких мелочах… о нашествиях варваров, к примеру, о вовремя сданном годовом отчете, об извержениях вулканов. В этих городах не живут люди, которые открывают дверь действительности и метафорически произносят: «Привет, заходите, очень рад вас видеть. Какой замечательный у вас топор. Кстати, не могу ли я позаимствовать у вас денег, раз уж вы заглянули?»

О происшествии с господином Хонгом знают все. Но только в общих чертах. А вот что именно с ним произошло — не известно никому.

Ну что за город… Каждую весну приходится выводить реку из берегов, чтобы потушить очередной пожар. Примерно раз в месяц взрывается Гильдия Алхимиков.

Он вернулся к столу и что-то записал. Похоже на то, что вскоре кое-кого придется убить.

Потом патриций взял третью часть «Прелюдии соль-мажор» Фондельсона и углубился в чтение.

Сьюзен свернула в переулок, где некоторое время назад оставила Бинки. Рядом с лошадью на мостовой валялось с полдюжины мужчин, стонавших и сжимавших руками некие части тела. Сьюзен не обратила на них внимания. Любой человек, попытавшийся украсть лошадь Смерти, быстро узнавал, что на самом деле значит выражение «адская боль». Бинки отличалась точностью ударов — боль концентрировалась в очень небольшом и весьма личном месте.

— Это музыка его играла, а не наоборот, — сказала Сьюзен. — По-моему, он даже не касался струн.

— ПИСК.

Сьюзен потерла ладонь. У Губошлепа оказалась неожиданно крепкая голова.

— Могу я убить это, не убивая его самого?

— ПИСК.

— Не стоит даже пробовать, — перевел ворон. — Он живет только благодаря музыке.

— Но деду… но он сказал, что в итоге музыка его и убьет!

— Вселенная велика и прекрасна, это точно, — согласился ворон.

— ПИСК.

— Но… послушай, если музыка — паразит или нечто вроде, — сказала Сьюзен, когда Бинки начала подниматься в небо, — зачем ей убивать своего хозяина?

— ПИСК.

— Он сказал, что вот тут ты его поймала. Он не знает, — ответил ворон. — Я сойду над Щеботаном, хорошо?

— Да что такого в этом парне? — недоумевала Сьюзен. — Музыка использует его — но для чего?

— Двадцать семь долларов! — воскликнул Чудакулли. — Двадцать семь долларов за то, чтобы вас отпустили! И этот сержант все время ухмылялся! Волшебники арестованы!

Он прошагал вдоль строя упавших духом волшебников.

— Вы вообще слышали, чтобы Стражу в «Барабан» вызывали? Что, по-вашему, вы там творили?

— Мамбл-мамбл-мамбл, — пробормотал декан, уставившись в пол.

— Не понял?

— Мамбл-мамбл-мытанцевали-мамбл.

— Танцевали, — не повышая голоса, повторил Чудакулли и зашагал вдоль строя. — И это вы называете танцами? Всю эту свалку и броски через плечо? Эти кувырки по всему залу? Даже тролли (ничего не имею против троллей, на самом деле отличные ребята, просто отличные) не ведут себя так, но вы же считаетесь волшебниками! Людям полагается смотреть на вас снизу вверх — и вовсе не потому, что вы, кувыркаясь, пролетаете над их головами. Эй, руноложец, не думай, что я не заметил твоего выступления. Честно говоря, выглядело омерзительно. Бедному казначею пришлось даже прилечь отдохнуть. Танцы — это… хороводы, понимаете? Майские деревья и все такое, здоровая кадриль, балы там всякие… Во время танца не размахивают людьми, как боевым топором гнома (кстати, вот она, настоящая соль земли, всегда об этом говорил). Я внятно излагаю?

— Мамбл-мамбл-мамбл-мамбл-новсетакделали-мамбл, — пробормотал декан, упорно не поднимая взгляда.

— Вот уж не думал, что придется отдавать такой приказ волшебникам старше восемнадцати лет… — покачал головой Чудакулли. — Но начиная с этого самого момента и вплоть до особого распоряжения всем вам запрещается покидать территорию Университета!

Нельзя сказать, что этот запрет был таким уж жестоким наказанием. Волшебники с недоверием относятся к воздуху, который не побыл в помещении хотя бы один день. Большую часть своих жизней волшебники проводят, курсируя между личными покоями и обеденным столом. Но сейчас все они испытали странное чувство…