Александр Первый: император, христианин, человек - Всеволод Глуховцев

Могли бы тогда, триста с лишним лет назад, проблески надежды превратиться в ясный свет? Теоретически – да, могли. Рационализм Френсиса Бэкона, Декарта, Паскаля, Ньютона был здравым: не был идолом, порабощающим человеческую душу; был не мировоззрением, а методом, не целью, но средством. И Паскаль и Ньютон прекрасно понимали, какова истинная цель жизни человека. Но потом… потом поиски ушли от высот, созданных аристократами науки.

Видимо, и помрачение и лечение не прошли без следа. Дух человеческий ослаб, снизился иммунитет к инфильтрациям из лукавых «подвалов» бессознательного… История человечества – история упущенных возможностей и запоздалых, горьких обретений, приходивших уже после того, как исправлять ошибки и упущения было поздно.

Каким образом рационализм – превосходный познавательный инструмент – превратился в испорченную идеологическую догму?.. Возможно, это было самое грандиозное, эпическое и трагическое заблуждение за всю обозримую историю человечества. «Наука» оказалась ещё более грозным орудием искушения, чем «магия» – при том, что сама она в этом, конечно, не виновата. Виновато несовершенство земной человеческой природы, слишком склонной принимать за золото всё, что блестит, слишком податливой на обольщения… отчего и удлинняется путь мира сего, и время тянется и тянется, так до сих пор и не вернув нас в вечность…

Рационализм, ставший идеологемой, сотворивший себе кумиров и поклонившийся им – он, конечно, стал обречён. Более того: неизбежное самоограничение метафизического пространства естественным образом порождало новых призраков, суррогаты духовности, предлагавшие человечеству неполную истину, фальшивое добро и мираж красоты: утончённую эрзац-мистику нового времени и «интеллектуальный» оккультизм… И эти предложения находили, увы, спрос.

Проницательные люди, способные предвидеть будущее, есть во все эпохи. Были такие и во время обманчивого триумфа рационалистической идеологии, возомнившей себя всемогущей. Эти люди предупреждали (а некоторые, наверное, и не пытались, заранее зная, что их не услышат…) о социальных болезнях, неизбежно зарождавшихся в десакрализуемом обществе… но адепты «передовой мысли» не слушали: предупреждения казались им пустым брюзжанием, в наивной близорукости они думали, что техногенный прогресс и разные социальные движения сумеют разрешить все проблемы, снять все конфликты, всех сделать сытыми, умными и радостными: создать Аркадию от науки.

Впрочем, должно сказать, что данный «штрафной круг» на затянувшейся дистанции человечества явился всё-таки менее горьким, нежели могло бы быть, не справься в своё время церковь с демономанией. Магия обрушила бы цивилизацию куда страшнее, чем это сделала наука. Кризис двадцатого столетия оказался относительно щадящим – как бы странно не прозвучало это после всего пережитого… И тем не менее, это так.

Конечно, оптимисты «прогресса» зачастую были слепы, по-детски заносчивы и по-детски эгоистичны; а некоторые просто бесчувственны и жестоки. Однако, трудно осуждать большинство из них. Можно посочувстовать, пожалеть о том, что это большинство не хотело прислушаться к голосам великих, но упрекать его в отсутствии чуткости и проницательности, в глухоте к будущему… вообще говоря, в том, что эти люди не были великими – наверное, было бы слишком.

Следует с сугубой осмотрительностью относиться к гипотезам о предопределении, о некоем тотальном фатуме, безальтернативно овладевающем чуть ли не целыми эпохами… однако, вместе с тем было бы опрометчивым исключать присутствие в историческом процессе пунктов «перехода количества в качество» – событий, после которых нарастающий массив тенденций преодолевает некий критический порог, и те или иные процессы становятся практически необратимыми… Возможно, на временной излучине истории, называемой «новым временем» – от Декарта до Первой мировой – случилась именно такая точка невозврата. Точка эта – 1789 год, Французская революция. Мир переломился в ней. Буря сотрясла планету, исторгла из своих недр корсиканца Бонапарта, человека, который мог стать великим учёным, но стал грубым тираном – влила в него колоссальные энергии и полтора десятка лет лихорадила мир. Вроде бы удалось одолеть это, победить… но позже выяснилось, что болезнь лишь из острой фазы перешла в хроническую. Мир двинулся к следующей вспышке под весёлое хлопанье пробок от шампанского, звон бокалов, вдохновенные тосты во имя науки, просвещенья… и молчаливо нарастающее ожесточение сердец в душевном подполье.

А за двенадцать лет до революции – последний цикл восточного календаря! – у наследника российского престола Павла Петровича и его жены родился мальчик…

5

Иной раз просто не верится: как уцелел наш мир после всего того, что было с ним в ХХ веке?! После Вердена, газовых атак, фашизма, Освенцима, Хиросимы! Воистину всё было на грани, бездна страшно взглянула в человеческие лица… А ведь уцелел! Удержался! И мы, слава Богу, живы, и вот уже новый век взял старт, и какие-то надежды брезжат рядом, странные, почти неуловимые – так же, как в светлый февральский день коснётся вдруг и улетит бесследно дуновение весны.

Да, нам, сейчас живущим, жить надо с благодарной памятью о тех, кто спас, кто удержал мироздание – пусть на краю, но всё же не за край. Когда последний солдат разбитого полка не бросил винтовку, не побежал – не из-за страха перед заградотрядами и особистами, и не из-за того, что беги-не беги, один чёрт убьют – а просто не побежал, потому, что он солдат – вот тогда-то главная точка опоры, на которой стоит Вселенная, очутилась не где-то в тёмной пустоте, средь звёзд, чёрных дыр и прочей бессмыслицы – а здесь, в полуразрушенном окопе, в последней пуле, в острие штыка, в последний миг! – и мир, качнувшись над пропастью, всё же откачнулся в эту, а не в ту сторону и устоял, спасённый рядовым без званий и наград.

И даже без имени. Бесспорно, есть высокий, даже высочайший смысл в могилах Неизвестного Солдата – в Париже и в Москве… Но при этом не должны быть забыты и те, кто хотел спасти мир задолго до его несчастий; кто угадал, почувствовал, ощутил темнеющий вдалеке обрыв и изо всех сил – пусть и не хватило их, пусть этот мир сам не желал спасаться – всё-таки боролся, не сдавался. Слабел, проигрывал, ощущал своё бессилие… и проиграл.

Мы не знаем, осознал ли император Александр I, в борьбу с какой чудовищной силой он вступил. Борьбу, в которой победить не мог – он, однажды и на всю жизнь обескровивший себя малодушием. Но жизнью своей он искупил эту вину, хотя исправить её уже не мог: и потому, что сам слаб, и потому, что незримый противник был слишком силён, и всё усиливался и усиливался, заполоняя собою время – противостоять этому потоку было всё равно, что противостоять напору стихии. Да, возможно, кто-то умел делать это, познав, что власть над бурями не в шуме их, но в тишине…