Дом у кладбища - Джозеф Ле Фаню

За неделю-другую капитан, однако, немного успокоился и нанес визит в Белмонт, где обрел утешение в том, как приняла его тетя Бекки. Он заговорил на обычные темы и упомянул Паддока: капитан ручался за своего друга и заступался за него горой. В конце концов мисс Ребекка смягчилась и начала сдаваться.

— Ну хорошо, капитан Клафф, передайте лейтенанту, что, если ему хочется, он может прийти; впредь мы, как раньше, будем друзьями; но смотрите — непременно внушите ему, что этим он обязан исключительно вам.

Тетя Ребекка проговорила это с опущенными глазами, вертя в руках веер. Клаффу почудилось, будто она от смущения слегка разрумянилась. Галантного кавалера так воодушевили эти признаки, что он поведал ей всю историю с пеликаном, умолчав, однако, в ситуации столь многообещающей об одном своем небольшом плане: капитан вознамерился задержать приобретенную им птицу в Дублине и там, на месте, приискать для нее покупателя.

Бедняга Паддок между тем примерно за неделю до того, как оповещен был о перемирии, узнал всю подноготную о помолвке Гертруды с лордом Дьюнораном (как мы можем теперь называть мистера Мервина) — узнал с чувствами, о которых нам остается только гадать. Разумеется, сердце у него готово было разорваться на части, однако этот орган уже неоднократно претерпевал у лейтенанта подобную пытку по не менее горестным поводам, и потому лейтенант довольно скоро оправился от удара, а нанесенные раны затянулись с поразительной быстротой. Можно было твердо надеяться на благополучный исход: лейтенант носил свои вериги без видимых усилий. Железо не вгрызлось в душу Паддока, и, хотя, конечно же, только смерть способна была разлучить его с «восхитительным образом мимолетной мечты — прекрасной нимфой Белмонта», я не слышал о том, чтобы в ту пору, пока он предавался отчаянию, талия его сделалась тоньше или заметно пострадал аппетит.

Добряк лейтенант был искренне рад узнать от Клаффа, который его опекал, что тетя Ребекка согласилась вернуть ему свою благосклонность.

— Кроме того, Паддок, я, пожалуй, рискну поручиться, что в будущем ни с какими недоразумениями вы там не столкнетесь, — загадочно улыбаясь, добавил Клафф.

— Поверьте, дорогой Клафф, я безгранично признателен вам за ваше великодушное заступничество, и я высоко ценю расположение достопочтенной леди, которой я по гроб жизни обязан за ее доброту и заботу — не всякая мать так хлопотливо печется о своих отпрысках.

— Не всякая мать? Ну-ну, Паддок, дружище, на младенца вы что-то не очень смахиваете, — не без сарказма вставил полковник.

— Завтра же я непременно засвидетельствую ей свое глубочайшее почтение, — пропустив замечание Клаффа мимо ушей, объявил Паддок.

Итак, Гертруда Чэттесуорт после долгих треволнений и приступов безысходности обрела наконец душевное умиротворение: нерушимо верная любовь стала для нее отныне главным источником земного блаженства.

— Госпожа Гертруда изволила лукавить, — с улыбкой проговорила тетя Бекки, качая головой и шутливо грозя Гертруде сложенным веером. — Подумайте только, мистер Мордонт, в тот самый день, когда — помните наш чудный завтрак на траве? — вы, как я считала, получили отставку, а все было, оказывается, совсем наоборот: вы потихоньку обручились и так ловко одурачили нас, стариков…

— Вы простили меня, дорогая тетушка, — откликнулась юная племянница, нежно ее целуя, — но сама я себя никогда не прощу. Я была чересчур взволнована и поторопилась связать себя обещанием хранить тайну. Данное слово непрестанно меня томило и мучило, я места себе не находила. Если бы вы только знали — как знает он, милая тетя, — сколько я пережила, сколько страхов натерпелась, пока нам нужно было таиться и прятаться…

— Право же, дорогая мадам, — вступился за Гертруду Мордонт (или, вернее, лорд Дьюноран), — я тут всему причиной, вина целиком лежит на мне; но двигали мной не эгоистические мотивы. Я не мог ставить под удар мою возлюбленную: я бы наверняка ее потерял, если бы мы объявили о помолвке до того, как мое положение упрочилось. Отныне с тайнами покончено. У меня в жизни не будет больше секретов ни от Гертруды, ни от вас. — Он взял тетушку Бекки за руку. — Вы меня тоже прощаете?

Он поднес руку тетушки к губам и поцеловал ее. Тетя Бекки улыбнулась и, слегка зарумянившись, устремила взгляд на ковер. Немного помолчав, она произнесла фразу, показавшуюся им довольно загадочной:

— Строго судить должен только тот, кто полагает скрытность в сердечных делах неоправданной при любых обстоятельствах. А я, моя Гертруда, — смиренно добавила тетушка, — я склоняюсь к мнению, что ты была права.

Состоявшийся eclaircissement повлиял на тетю Бекки самым благотворным образом: она воспряла духом и словно бы помолодела. С души ее явно свалилось тяжкое бремя. Этот внутренний покой и приподнятое настроение были, надо надеяться, совершенно бескорыстными. Она вся лучилась тихой радостью — благодушие ее не знало границ. Не выпуская руки лорда Дьюнорана, она притянула племянницу к себе и, покрывая ее горячими поцелуями, прошептала:

— Как, должно быть, ты счастлива, Гертруда!

На глазах у тети Бекки выступили слезы, и, отирая их платком, она поспешно вышла из комнаты.

Гертруда и в самом деле была совершенно счастлива: прекратилось вынужденное молчание, когда ее тяготили угрызения совести и будущее внушало тревогу. С того момента, как на обеде в Королевском Доме в приливе ревности она едва не открыла Лили Уолсингем тайну своей помолвки, и вплоть до самого последнего времени, когда все наконец прояснилось, Гертруда непрерывно терзалась всяческими страхами и сомнениями.

Положение дел складывалось для Мервина как нельзя лучше (мы будем отныне называть его лордом Дьюнораном). С точки зрения властей, полностью согласующиеся между собой показания двух независимых друг от друга свидетелей — Айронза и Стерка — неопровержимо изобличали преступника и не оставляли ему ни малейших шансов на оправдание. Оба свидетеля недвусмысленно возлагали на Чарлза Арчера вину за два убийства. Переписка между судебными властями, ввиду особой важности дела, была зачитана позднее в Ирландской палате лордов на предмет решения вопроса, какое из убийств выносить на процесс в первую очередь. Убийство Боклера сочли подлежащим рассмотрению в экстренном порядке, поскольку судебный вердикт отменил бы конфискацию собственности, поставившую семейство Дьюноранов на грань разорения.

— А не забываете ли вы, сэр, — осведомился в ходе конфискации адвокат, — что в деле имеется заключение коронеров о факте самоубийства?

— Оно не соответствует действительности, сэр, — отвечал поверенный, радуясь возможности восстановить истину. — Присяжные определили, что смерть последовала от естественных причин — желудочных колик или отравления, точно неизвестно, — однако речи о самоубийстве не шло, и потому конфискация собственности должна быть отменена.