Теплица (сборник) - Брайан Олдисс

Про себя Буш, хоть и весьма неохотно, сознавал правоту его слов. «Хорошо еще, - подумал он, - что этой горе мяса и дела нет до моих рассуждений».

А Франклин вдруг перегнулся через стол (насколько позволяло брюшко), и глазки-лампочки замигали прямо перед носом Буша.

- Назначение и задачи Института изменились, да будет вам известно. Ваши сведения устарели - теперешние наши заботы куда важнее ваших «глубоких научных исследований». Так что выкиньте их поскорей из головы, если есть что выкидывать. Вот видите - мы на вашей стороне.

Франклин с любопытством гурмана ожидал реакции Буша на это отрадное известие. А Буш, напротив, был потрясен, пристыжен, подавлен. Считая себя художником, он в своей гордыне противопоставлял себя науке, как бы защищая этим частное от общего. И вдруг он осознал, как мелка и самонадеянна была эта бравада. Теперь выходило, что его прежнее заблуждение поддерживало новоявленную оппозицию науке в жирном лице Франклина, которая (это Буш чувствовал в самом воздухе душной каморки) противопоставила себя и всем человеческим ценностям. И если Франклин, пусть даже в шутку, причислил его к своим сторонникам, тогда все последние годы его, Буша, жизни были сплошной ошибкой.

Мужество вернулось к нему. Он встал и заявил веско и решительно:

- Да, вы правы: я отстал от времени. Выходит, вы не нуждаетесь более в моих услугах - прекрасно! Я увольняюсь, и заявление подам сейчас же.

Надутая резиновая перчатка-пятерня шлепнулась о стол:

- Сядьте, Буш, я не закончил. Да, вы и вправду отстали от времени! Согласно действующему Закону на период чрезвычайного положения - уж об этом-то вы, надеюсь, слышали? - никто не вправе уволиться с работы. Неподчинение грозит тюрьмой, а может, и кое-чем похуже. Так что будьте любезны сесть, а не то я кликну охрану… Вот так оно лучше. К делу! Наш капитал лопнул, как мыльный пузырь, и брызги от него разносит ветер, А все - из-за пристрастия к Странствиям. Тысячи, сотни тысяч людей ежегодно ныряют в прошлое. Эти люди неуправляемы, непредсказуемы; они - прямая угроза Режиму, то есть мне и вам, Буш. Вот поэтому нам нужны опытные агенты в прошлом, которые следили бы за обстановкой и поддерживали порядок. Талантов и опыта вам не занимать, что верно, то верно, - вот и займитесь подходящим делом. Месяц специальных тренировок - вот вы уже опытный агент… И оставьте, ради Бога, эти ваши копания в себе и в других. Забудьте, что были когда-то художником. С этим покончено, слышите? Спрос на искусство давно прошел, и потом - вы ведь многое порастеряли, верно? Борроу только еще раз вам это доказал.

Голова Буша все никла и никла. Титаническим усилием он заставил себя поднять на Франклина несчастные глаза.

- Хорошо, - только и смог он сказать. Это означало подпись под собственным приговором, признание своей негодности ни к чему, кроме роли шпиона-марионетки, или как это у них там называется. Но как раз тогда, когда он признал враждебную власть над собой, в нем вспыхнула давно погасшая искорка решимости. Он понял вдруг, что его последняя возможность возродить в себе художника - новое Странствие; что именно на этом, новом витке жизни ему откроется неизвестный прежде способ выражения так круто поменявшегося взгляда на мир.

Теперь поднялся Франклин.

- Если вы подождете внизу, туда доставят ваши личные вещи.

- И жалование, разумеется.

- Разумеется - частично. Теперь отправляйтесь домой. Курс подготовки начнется в понедельник, так что до десяти утра понедельника вы свободны. За вами пришлют фургон.

Буш напоследок не удержался и запустил-таки шпильку в грузное брюхо собеседника:

- Весьма приятно было видеть вас снова. Кстати, что там себе думает доктор Уинлок обо всех этих переменах?

Франклин-лампочка снова характерно помигал:

- Вы слишком долго отсутствовали, Буш. Уинлок уж полгода как повредился в уме и (по правде-то говоря) содержится теперь в психиатрической клинике.

Под первыми каплями дождя Буш миновал ряд подгнивших вишневых пеньков, взбежал на крыльцо, где обнаружилось, что отец его не только запер, но и исправно забаррикадировал дверь. Пришлось еще расшатать ее пинками и кулаками, оборвать входной звонок и наполовину сорвать голос, чтобы убедить отца разобрать свое оборонительное сооружение.

Отец к тому времени уже почти уговорил початую им бутыль виски. Буш тут же обратил полученное жалование еще в несколько, и к вечеру оба были пьяны в дым. За весь следующий день собутыльники положили немало сил и огненной жидкости, чтобы поддержать в себе то же блаженное состояние. Хмельные пары установили наконец между отцом и сыном доверительно-дружеские отношения - в прежние времена им этого никак не удавалось. И те же пары придавили, загнали на время в угол овладевавший рассудком бессильный страх.

В четверг Джеймс Буш повел сына к могиле матери. Оба к тому времени протрезвели, но головы налились свинцом и клонились к земле. В общем, настроены были угрюмо - под стать тому месту, куда направлялись.

Древнее заброшенное кладбище Спускалось с одинокого холма; его окружала цепь безлистных в эту пору дубов. Совсем не подобало это место для упокоения Элизабет Лавинии, Возлюбленной Жены Джеймса Буша. Здесь впервые Буша кольнула мысль: интересно, что она чувствовала в тот день, в доме, когда он был заперт в саду? Теперь она заперта от него навсегда, и душа ее нашла вечное пристанище на причале под самым отвесным берегом из всех, существующих в мире.

- Ее родители были ревностными католиками; а она разуверилась в религии, когда ей исполнилось шесть лет.

Всего-то? Едва ли возможно разувериться в чем бы то ни было в таком нежном возрасте. С тем же успехом отец мог сказать «в шесть утра».

- Что-то произошло с ней тогда и убедило в том, что Бога нет. Она не рассказывала, что именно.

Буш промолчал. Отец не проронил о религии ни слова (вещь небывалая!) с тех пор, как Буш вернулся от Франклина. Теперь он снова взгромоздился на любимого конька - благо место к этому располагало. Буш принялся раздраженно насвистывать: даже от самой мысли о религии ему становилось худо.

Рассказу отца он не поверил. Случись такое, у него давно бы застряла в ушах эта история, потому что родители пересказывали бы ее всякий раз по поводу и без повода.

- Пойдем домой, папа, уже пора. - Буш нетерпеливо пошаркал ботинком, но отец не шелохнулся.

Он не сводил глаз с могильной плиты, рассеянно барабаня по ляжке пальцами. Такие состояния обычно заканчивались у него фразой типа «что-же-мне-и-Теду-и всему-дрянному-человечеству-все-таки-делать-с-этой-жизнью». Буш надеялся, что религиозно-философские настроения отца давно «умерли, похоронены и обратились в прах», и воскрешение их было бы очень нежелательно.