Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

Генерал молчал, поглаживая ладонью небритую физиономию.

— В Тулун скоро прибудет Колчак с золотым эшелоном. Вы поможете нам арестовать его? — спросил Федя.

— Не стану помогать, но и защищать верховного правителя не буду,— ответил чешский генерал.

— Нет никакого верховного правителя. Колчак оставил в Сибири только зло, он вложил звериную душу в белую власть. Потому для Колчака все и кончилось быстро, и кончилось скверно.

— Давайте ближе к делу,— попросил генерал. — Меня аги-

тировать бесполезно. Я солдат, прикажет высшее командование повесить Колчака — повешу, прикажет целовать его в зад —поцелую. Пока же, учитывая обстановку, я вношу вот какое предложение...

И они подписали договор о перемирии. По этому договору партизаны могли разоружить поезда с колчаковцами, Стоящими в Тулуне.

На заре снова разыгралась метель. Тайга и небо растворились в крутящемся месиве. Снег заметал вагоны. В теплушках непробудная темнота, в окнах пассажирских вагонов мигали тусклые фонари.

Андрей шагал за Федей, нацепив, как и все партизаны, красную повязку на левый рукав, красную ленту на шапку. Партизаны бесшумно окружили поезда на путях, подошли к вагону, в котором находились колчаковские офицеры и чиновники. Полураздетые, еще не проснувшиеся, они сдавались без сопротивления. Лишь какой-то полковник потянулся было к маузеру, но Федя вышиб из его рук оружие.

— Это измена! Предательство! — кричал полковник, натягивая дрожащими руками на плечи мундир.

— Ваше благородие, застегните штаны и освободите вагон.

В хвосте поезда послышались винтовочные выстрелы, ахнула граната, за ней другая. Это офицеры из последних вагонов успели занять оборону: началась рукопашная схватка в метели. Партизаны и колчаковцы дрались в вагонах, между путями, на рельсах. В белой мгле взблескивали выстрелы, появлялись и опять исчезали в метели люди.

Что-то прогрохотало, рваное пятно огня взлетело в снежный воздух.

— Нашу водосточную пушечку разнесло вдребезги,— смеясь и ругаясь, объяснил Андрей подбежавшему Феде. — С первого выстрела развалилась.

— Вечная ей память! Попугала кильчаков и успокоилась. И кильчаки тоже успокоились. Собирай пленных в колонну, поведем их к Николаю Ананьичу.

Сердитый полковник, раздувая гнедые усы, сказал Феде:

— Доложите обо мне вашему командиру. Хочу с ним поговорить по серьезному делу...

На заимке Федя вспомнил о полковнике.

— Коли просился, давай его,— сказал Бурлов.

Федя ввел полковника в избу, тот вскинул руку к виску, отрапортовал:

— Бывший начальник золотого эшелона...

■— Почему же бывший? — спросил Бурлов.

• — Я покинул адмирала.

— Почему так?

— Долго объяснять.

— Когда вы бросили Колчака?

— Два дня назад. У меня свежие сведения об адмирале и золотом запасе. Если сохраните жизнь* скажу...

— Жизнь за предательство?

— Я хочу помочь ■ своему народу,— обиделся полковник. —в Разве это предательство?

— Но вы же ставите условия.

— Не хочу умирать слишком рано.

А на дворе партизаны переодевались в теплую одежду, бородачи в хорошо сшитых английских шинелях выглядели помолодевшими. Шурмин наблюдал за переодеванием, но его позвали в штаб. Здесь полковник писал под диктовку Бурлова.

— «Друг мой, Иван Михайлыч. Командующий Восточно-Сибирской партизанской армией приказал мне перехватить Колчака на станции Тулун. Однако же изловить зверя не под силу нам, прошу тебя, приготовь ему ловушку на станции Зима. Расставляй капканы покрепче. Колчак — зверь матерый, когти у него не все пообломаны. Подробности расскажет наш посыльный...»

Бурлов взял под локоть Андрея:

— Становись, Андрей, на лыжи — и айда в Зиму, к Ивану Новокшонову. Передай ему это мое письмо.

12

При свете коптилки Андрей с любопытством разглядывал белобрысого, синеглазого парня в меховых штанах и рубахе с расстегнутым воротом. Парень сердито морщил брови и говорил нехотя, с непонятной Андрею досадой:

— Чехов в Зиме больше, чем надо. Ежели стенка на стенку пойти, расколшматят они нас, мать родная не узнает. Колчака и золото нужно хитростью брать.

— Где теперь Колчак? — спросил Шурмин.

— Есть слух—стоит он в Тулуне. Золотой эшелон тоже с Колчаком. Я сейчас поеду на станцию, новости разузнаю, а ты отдыхай. На хуторе здесь тихо, спокойно.

Новокшонов уехал, Андрей остался в землянке. Старик партизан принес ему вареной картошки, соленых груздей, краюху хлеба. Андрей поел и попросил самосаду.

— У" нас чертова зелья нет. ГрехГ—нахмурился старик.

— Вера, что ли, запрещает?

— Правда, иудаисты мы...

Андрей разговорился с партизаном — таким же белобрысым и синеглазым, как Новокшонов. Узнав, что партизана зовут Юдой Соломоновичем, удивленно заметил:

— Ты на еврея-то совсем не похож.

Дак мы ж псковские. Из Псковской губернии выходцы но в Старой Зиме чуть ли не все Абрамы, Соломоны да Мои-’

СѲИ.

— Это почему же так?

И старик поведал ему необычную историю о псковитянах ставших членами религиозной секты иудаистов.

В царствование Александра Первого в России возникали масонские ложи и религиозные общества. Псковский помещик Энгельгардт в поисках истинной веры сменил православие на католичество, потом основал секту иудаистов. Но напрасно Энгельгардт искал своих приверженцев среди соседей-помещи-ков они наотрез отказывались вступать в секту иудаистов. Тогда Энгельгардт объявил иудаистами своих крепостных.

Крепостные чуть было не взбунтовались, но смекнули: иудаисты не признают рабства. Энгельгардт исполнил завет секты — освободил мужиков от крепостного ига.

Тогда возмутились псковские помещики: царю и святому Синоду полетели доносы на Энгельгардта.

По высочайшему повелению он был лишен дворянских поав и вместе с крестьянами сослан в Сибирь.

„ Три года новоявленные иудаисты брели под конвоем на место своего поселения. На берегу восточно-сибирской реки Оки Энгельгардт умер. Померли и конвоиры. Мужики похоронили помещика и конвоиров и основали поселек Зиму. От иудаистов они сохранили только еврейские имена.

Андреи невольно задумался над причудливостью человеческих судеб.

«Жизнь прямолинейна в радости и неисчерпаема на беды»,—вспомнились ему слова Игнатия Парфеновича. — Где-то теперь старый горбун? Где сражается Азин?» —подумал Андреи, укладываясь на лавку.

Его разбудили сиплые с мороза голоса. У порога отряхивались от снега Новокшонов и бурят в хорьковой шубе.

Знакомьтесь, член Зиминского ревкома Бато. Потомок Чингисхана.

Ванька врет, осклабился Бато. — Я только внук тех внуков, прадеды которых умирали за Чингисхана.

— Утром Колчак прикатит