Россия в 1839 году. Том второй - Асгольф Кюстин

213

Несмотря на скептическое отношение к современной ему Франции, Кюстин все-таки был убежден, что «в одном лишь Париже случаются еще порой те собрания, по которым можно составить себе представление о радостях и прелестях жизни старинного французского общества» (Ethel. Т. 2. Р. 85). Представителям других европейских наций Кюстин в этой причастности к традициям «хорошего общества» отказывал. О немцах он писал 15 августа 1816 г. Рахели Варнгаген: «В Германии я учусь ценить достоинства того, что именуется светом и против чего я неустанно бунтовал во Франции. Есть масса вещей, которые здешние дворяне усваивают только с помощью умственного усилия, по прошествии долгого времени и благодаря нажитой опытности, тогда как во Франции любой глупец из хорошего общества знает их просто потому, что в этом обществе рожден» (Lettres а Varnhagen. P. 39). Об англичанах Кюстин сообщал походя в романе «Этель»; «Возможно ли поверить <…> что самые знатные английские вельможи сохранили привычку после обеда, когда женщины уже перейдут в соседнюю гостиную, вставать из-за стола — того самого стола, к какому они относятся с благоговейным почтением… — и для чего же? для того чтобы в той же самой комнате, иной раз за занавеской или за ширмой, а иной раз и просто в углу удовлетворить на глазах у всех сотрапезников нужду, сделавшуюся более чем настоятельной по причине употребления вина и прочих крепких напитков» (Ethel. Т. 1. Р. 59–60; к этому пассажу сделано примечание: «Истинное происшествие. Автор сам был его свидетелем в 1836 году на обеде у герцога *** и графа ***»). На этом фоне особенно лестно выглядят следующие ниже похвалы просвещенным русским.

214

Шекспир. Отелло, д. 5, явл. 2.

215

Кюстин противопоставляет моралистический роман Сэмюэля Ричардсона (1689–1761) «Кларисса» (1747–1748) «неистовым» французским романам 1820-х — 1830-х гг., таким, как «Мертвый осел и гильотинированная женщина» (1829) Ж. Жанена или «Парижские тайны» (1842) Эжена Сю, о которых автор «России в 1839 году» возмущенно писал Варнгагену 24 декабря 1842 г.: «В какой ужасной словесности мы утопаем. «Парижские тайны» соперничают с докладами полицейского префекта. Успех этой книги, автор которой замечателен своим талантом, цинизмом и умением придумывать интригу, отбивает у меня охоту писать» (Lettres а Varnhagen. P. 438–439).

216

Установить личность этого московского повесы (как называет его Кюстин ниже, «кремлевского ловеласа») пытались уже первые читатели «России в 1839 году». «Кого описывает он <Кюстин> под именем Lovelace de Creml?» — спрашивал Жуковский у А. Я. Булгакова 10/22 октября 1843 г. (Жуковский В. А. Соч. Изд. 7. СПб., 1878. Т. 6. С. 556). Согласно версии, принятой М. Кадо (Cadot. Р. 203–204) и восходящей к французскому литератору Ипполиту Оже (1796–1881), автору романа «Петруша. Русские нравы» (1845) и «Мемуаров» (изд. 1891), под «кремлевским ловеласом» следует разуметь «Петрушу» — князя Петра Алексеевича Голицына (1792–1842); однако такой осведомленный современник, как А. И. Тургенев, уверенно идентифицировал этого персонажа с другим повесой, князем Львом Андреевичем Гагариным (см.: НЛО. С. 121, 135). О Льве Гагарине, по отзывам современников, «льве», «повесе» и «постреле», человеке «величайшей самоуверенности, смелости и предприимчивости с женщинами», см.: Герштейн Э. Г. Судьба Лермонтова. С. 283–284.

217

Речь идет о комической опере на слова Пикара и музыку Девьенна, представленной впервые 7 июля 1792 г. В разгар революции эта пьеса, построенная на ошибке слуги, принявшего монастырь за постоялый двор, имела большой успех. Театром Фейдо называлась Комическая опера, располагавшаяся в это время на улице Фейдо.

218

История эта, кажущаяся почерпнутой из романа ужасов, имела, однако, соответствия в реальных петербургских сплетнях 1830-х гг.; ср. в недавно опубликованном письме Дантеса к Геккерну от 28 декабря 1835 г.: «Едва не забыл рассказать историю, которая составляет предмет всех разговоров в Петербурге вот уже несколько дней <…> в окрестностях Новгорода есть женский монастырь, и одна из монашек на всю округу славилась красотой. В нее безумно влюбился один офицер из драгун. Помучив его больше года, она согласилась наконец его принять, с условием, что придет он в монастырь один и без провожатых. В назначенный день он вышел из дому около полуночи, пришел в указанное место и встретил там эту монашку, она же, не говоря ни слова, увлекла его в монастырь. Придя в ее келью, он нашел превосходный ужин с самыми разнообразными винами, <…> она <…> спросила, какие доказательства своей любви он может дать. Он <…> доведенный до крайности, сказал, что сделает все, чего она ни попросит. Заставив его принести клятву, она взяла его за руку, подвела к шкафу, показала мешок и сказала, что если он унесет его и бросит в реку, то по возвращении ему ни в чем не будет отказа. Офицер соглашается, она выводит его из монастыря, но он не сделал и 200 шагов, как почувствовал себя дурно и упал. <…> несчастная отравила его, и прожил он лишь столько, чтобы успеть обо всем рассказать. Когда же полиция открыла мешок, она нашла в нем половину монаха, жутко изуродованного» (Звезда. 1995. № 9. С. 185).

219

Реплика Вяземского: «Я весьма сожалею, что г-н де Кюстин явился в Россию для того, чтобы разыскивать там кремлевских ловеласов, ветхозаветных донжуанов и элегантных кучеров, в обществе которых он распивал шампанское в ходе оргии, о которой он мог бы промолчать из уважения к читательницам…» (цит. по: Саdot. Р. 273).

220

Ср. очерк русских нравов в письме художника О. Берне к жене из России от 26 ноября 1842 г.: «Добро бы все это <принужденный и холодный вид всех посетителей русских гостиных> способствовало улучшению нравов, однако здесь столько же шлюх, сколько во всех других странах. Просто здесь изменам придают меньше значения и называют их оплошностями. На женщину, имеющую десять любовников, смотрят точно так же, как на ту, что имеет всего одного» (Durande. P. 215).

221

См. т. I, с. 179 и примеч.

222

Ср. у Баранта: «Терпеливая покорность и смиренная преданность крестьян императору или помещику — тема, о которой русские даже в частных беседах распространяются в тоне выспреннем и сентиментальном, восхищенном и умиленном» (Notes. Р. 400).

223

Именно такая судьба постигла А. И. Тургенева, который в апреле 1843 г. был вызван из Москвы в Петербург по подозрению в том, что предоставил рукописные материалы для брошюры Долгорукова (см. следующее примеч.). Тургенев сумел исчерпывающе доказать свою непричастность к этому делу, и тем не менее летом 1843 г. на водах в Мариенбаде русские, включая великую княгиню Елену Павловну, сторонились его как «сообщника д'Альмагро» (OA. Т. 4. С. 256).