Античная драма - "Софокл"

Кормилица

Дочерний плач не начинай ты сызнова И не тревожь, стеная, маны[300] матери, Наказанной за тяжкое безумие.

На орхестру входит хор римских граждан.

Хор

Что за молва долетела к нам? О, если б могли мы не верить ей, Так много раз морочившей нас, О, если бы в цезарев брачный чертог Супруга новая не вошла И осталась хозяйкой Клавдия дочь, Чтоб родить потомков — мира залог, Чтобы, войны забыв, ликовала земля И Рима честь не померкла вовек. Достался брата брачный покой Юноне в удел, — Почему же Август супругу-сестру Заставляет покинуть отчий дворец? Чем поможет теперь благочестье ей, Целомудренный стыд, и чистая жизнь, И родитель-бог? И мы, едва лишь погиб наш вождь,[301] Позабыли его, и мучительный страх Убедил нас предать его детей. Настоящая доблесть прежде жила У римлян в сердцах, и в жилах у них Струилась воистину Марса[302] кровь: Из наших стен изгнали они Надменных царей; Не остались без мести и маны твои, О дева, кого рукою своей[303] Убил отец, чтоб не быть ей рабой, Чтоб награды победной стяжать не могла Нечистая страсть. И тотчас война началась тогда, Когда от своей погибла руки Та, кого обесчестил лютый тиран, Лукреция дочь.[304] Поплатилась и ты за злодейство твое Жена Тарквиния, Туллия дочь,[305] Что дерзнула отца убитого труп Колесом нечестивой повозки попрать И несчастное тело его не дала Возложить на костер. Преступленье сыновнее видел и наш Безрадостный век: коварно послал Нерон на пагубном корабле[306] В Тирренское море родную мать. По приказу покинуть безбурный причал Мореходы спешат, Весла режут с плеском соленую гладь, Вылетает в открытое море корабль, Но в назначенный миг все швы разошлись, И открылась щель, дав проход воде. Тут пронзительный крик поднялся до звезд, И женский горький раздался плач. Пред очами у всех витала смерть, Для себя лишь спасенья каждый искал: Одни, сорвав обшивку с кормы, Плывут, нагие, к доскам прильнув, Другие стремятся к берегу вплавь, — И многих топит безжалостный рок. Разрывает одежды Августа свои, Волосы рвет, Потоки ей заливают лицо. Глядит: уж нет надежды спастись. И в беде неминуемой гневно кричит: «Такова, мой сын, награда твоя За все, что я тебе принесла? Да, я заслужила эту ладью Тем, что тебя родила на свет, Что Цезаря имя и власть тебе, Обезумев, дала! Поднимись из вод Ахеронта,[307] мой муж, Насладись жестокой казнью моей: Ведь в убийстве твоем виновна я, По моей вине и сын твой погиб. По заслугам сойду я к тени твоей, Погребенья лишусь, В свирепой пучине скроюсь навек». Не успела сказать, как вал налетел, Захлестнул ей уста, И бросил в море, и вынес вновь. Повинуясь страху, руками бьет Она по воде, выбиваясь из сил. Но верность живет в молчаливых сердцах, И смерти страх не прогонит ее: Моряки к обессилевшей госпоже, Опасность презрев, на помощь спешат, Кричат ободряющие слова; Хоть руками едва шевелила она, Подхватили ее… Что пользы в том, что спаслась ты из волн, Обреченная пасть от сыновней руки? Едва ли поверят в грядущих веках, Что такое злодейство он мог совершить. Горюет и злобствует сын, что мать Из моря спаслась, Повторить замышляет неслыханный грех, Всей душой стремится мать извести, В нетерпенье торопит убийства час, И слуга, покорно исполнив приказ, Грудь госпоже рассек мечом. Подневольный убийца просьбу одну От нее услыхал: Чтоб в утробу ей вонзил он клинок. «Рази сюда, — сказала она, — Здесь выношен был чудовищный зверь». И эти слова С последним стоном ее слились, И скорбный дух Отлетел, из кровавых вырвавшись ран.

СЦЕНА ВТОРАЯ

Сенека.

Сенека

Фортуна всемогущая! Зачем ты мне, Довольному своим уделом, лживою Улыбкой улыбнулась, вознесла меня? Чтоб страх узнал, я? Чтобы с высоты упал? Уж лучше жить мне на скалистой Корсике,[308] Как прежде, вдалеке от глаз завистливых, Где сам себе принадлежал мой вольный дух. Всегда досуг имел я для излюбленных Занятий. Наблюдать мне было радостно Красу небес: природа-мать, искусница, Великие творения создавшая, Не создала величественней зрелища. Я наблюдал, как в небе Солнце движется, И Феба в окруженье звезд блуждающих, Как в обращенье неба ночь сменяет день, Как беспределен свод эфира блещущий. Коль он стареет — к хаосу слепому вновь Вернется мир; последний день придет тогда И небо, рухнув, погребет весь род людской, Забывший благочестье, — чтобы вновь земля Родить могла бы племя совершенное, Как в юности, когда Сатурн царил, над ней.[309] Святая Верность с девой Справедливостью, Посланницы небес, богини сильные, В тот век одни народом кротко правили, Войны не знавшим, не слыхавшим грозных труб, Не ведавшим оружья, городов своих Стеной не обводившим: был повсюду путь Открыт, и люди сообща владели всем. По доброй воле лоно плодоносное Земля им отверзала — мать счастливая, Детей благочестивых опекавшая. Сменил их род, лишенный прежней кротости. А третье поколенье, хоть не знало зла, Хитро искусства новые придумало: Зверей проворных по лесам преследовать Отважилось оно, и рыб медлительных Тяжелой сетью из реки вытаскивать, И птиц в ловушки дудочкой заманивать, И подчинять быков ярму, и грудь земли, Нетронутой дотоле, ранить лемехом, — И уязвленная земля плоды свои В священном лоне глубже скрыла. Новый век, Всех прежних хуже, в недра материнские Проник, железо отыскал тяжелое И золото и в руки взял копье и меч. Меж царств границы пролегли, и новые Воздвиглись города, и люди алчные Пошли к чужим жилищам за добычею, И кров родной мечом им защищать пришлось. С земли бежала, видя нравы гнусные И смертных руки, кровью обагренные, Астрея-дева,[310] звезд краса бессмертная. Воинственность росла и жажда золота, И, вкрадчивая язва, самый злой недуг, Весь мир земной объяла — к наслажденьям страсть; Ее питают наши заблуждения. В пороках, накопившихся за долгий срок, Мы тонем, и жестокий век нас всех гнетет, Когда злодейство и нечестье царствуют И одержимы все постыдной похотью, И к наслажденьям страсть рукою алчною Гребет богатства, чтоб пустить их по ветру. Но вот нетвердым шагом, с видом сумрачным Идет Нерон. Страшусь узнать, с чем он пришел.