Требуется чудо (сборник) - Сергей Абрамов

— Так точно.

— Будете писать о нашем отряде?

— Если получится.

— А я вас читала. Вашу повесть в «Новом мире».

— Это бывает, — сказал Алексей. Ему почему-то не хотелось говорить о повести, выслушивать дежурные комплименты, а хотелось поболтать о пустом, о мирном, хотелось легкого довоенного трепа, хотелось на время забыть о своей журналистской профессии, тем более что не ожидал он встретить в отряде девушку в ситцевом платье и с веснушками на пол-лица. — Что вы делаете сегодня вечером? Я хочу пригласить вас в городской парк, покатать на колесе обозрения, угостить пломбиром и петушками на палочке.

— Я давно совершеннолетняя, — засмеялась Нина. — Вы можете заменить петушков шампанским, только сладким, пожалуйста, и покатать на лодке. И чур не целоваться.

— Почему? — удивился Алексей. — Вы же давно совершеннолетняя… Кстати, как давно?

— Мне уже двадцать один, — серьезно сказала Нина. — Старая, да?

— Ужасно, — подтвердил Алексей, — прямо долгожительница. Нет, правда, что вы делаете сегодня вечером?

— А что вы делаете сегодня вечером? Не знаете, товарищ корреспондент? И я не знаю. До вечера — целая вечность…

Лошадь вдруг перестала хрустеть травой, подняла голову и прислушалась. На поляну, выбежал молодой парень, голый по пояс, загорелый и злой.

— Вот ты где, Нинка! Ору тебе, ору… Пошли скорей, Яков Ильич зовет. Там Васильца принесли, подшибли его… — И зверовато глянув на Алексея, развернулся и скрылся в лесу.

— Я побежала, — сказала Нина. — Вот видите, до вечера еще ой сколько!.. Но вы все-таки купите шампанское и поставьте его в погреб. Купите-купите, не пропадет.

— Вот тебе и раз, — разнеженно произнес Алексей, обнимая лошадь, гладя ее, прижимая к себе ее морду. Лошади ласки не нравились, она тряхнула головой, вырвалась, отступила: — Называется: приехал к партизанам…

— Черт, черт, где ты? — крикнула душа Алексея Ивановича на весь открытый космос.

— Ну, здесь я, слышу, чего орешь!

— Остановись, мгновенье…

— Погоди, — быстро прервал цитату черт, — не гони картину. Я понимаю: воспоминания нахлынули, сопли распустил… Но остановить мгновенье пока не в силах: сверхновая еще не погасла. Вот погаснет, тогда можем вернуться назад, прямо на эту полянку, к кобыле… Да только зачем? Вечером ты уйдешь на операцию вместе с головной группой отряда, вернешься через три дня, ночью, к самолету. И ту-ту — в столицу. Нину не увидишь…

— Я же потом опять прилетел, через месяц.

— Верно, прилетел. Наврал начальству, что повесть задумал.

— Почему наврал? Задумал. И написал.

— Когда это будет? Через два года. А тогда ты не о повести размечтался, а о девке с веснушками, кобель несчастный!.. Шампанское хоть достал?

— Достал. Любицкий две бутылки приволок, прямо на аэродром.

— Куртуазным ты был, старик, сил нет. Чистый этот… как его… Жюль Верн.

— Дон Жуан, черт.

— Точно, он. Нелады у меня с литературой, путаю все, зря я с тобой, с писателем, связался. Но поздно, поздно. Самолет на старте, пилот в кабине, моторы крутятся. Взлет разрешаю!..

— Извините за опоздание, Нина, но честное слово, оно не по моей вине. Война, — Алексей достал из вещмешка шампанское, поставил бутылки на невысокий, грубо сколоченный стол. — Вот, как обещал…

— Неужели из Москвы? — ахнула Нина, осторожно взяла бутылку в руки, посмотрела на черную этикетку. — Сладкое… Не забыли…

Они сидели в тесной землянке «для гостей», которую командир отряда выделил Алексею, узнал, что корреспондент повесть задумал, что не налетом в отряде. В прошлый раз, к слову, Алексей жил в общей землянке, где, кроме него, храпело человек пять, а теперь — один, королем.

— А вот бокалов нет, — огорченно сказал Алексей. — Придется из кружек… Сейчас вечер. Надеюсь, вы никуда не спешите?

— Никуда.

На Нине было то же самое платье, что и тогда, на поляне, стираное, видать, перестираное, но аккуратное, даже нарядное. И не сапоги на ногах, а туфли-лодочки, такие непривычные, неуместные здесь, в этой темной и низкой норе в два наката, освещаемой тусклой однолинейной керосиновой лампой с надтреснутым стеклом. Да и Нина, чудилось Алексею, была вовсе не отсюда, не из войны…

Алексей снял с бутылки фольгу.

— Как открывать? С бабахом или без?

— Не надо с бабахом. Как тихо кругом, слышите? Тишина стояла лесная, летняя, настоянная на хвое и на смоле, обыкновенная мирная тишина.

— За вас, Нина, — сказал Алексей и поднял кружку.

— Лучше за вас. Вы все-таки гость.

— Тогда за нас. За нас двоих. Можем мы выпить за нас двоих или нет?

— Можем, — улыбнулась Нина. — Наверное, даже должны.

Свет от фитиля лампы дрожал на бревенчатом потолке, то уменьшался желтый неровный круг, то увеличивался, а после и совсем погас.

— Остановись, мгновение… — повторила душа.

— Рано, старик, — грустно ответил черт, — сверхновой еще пылать и пылать…

И, кроме тишины, была темнота.

— Зачем ты появился? — спросила Нина.

— За тобой, — сказал Алексей.

— Командир говорил, будто ты прилетел за материалом для книги…

— За тобой, — повторил Алексей.

— Пусть это будет правдой.

— Это правда.

— Но ведь война…

— Никакой войны нет!

— Зачем ты соврал, старик? — непривычно тихо спросил черт.

— Я не соврал, — воспротивилась душа Алексея Ивановича. — Войны не было! Только Нина и я, Нина и я! Почти месяц!..

— А потом ты улетел в Москву.

— Чтобы вернуться вновь!

— Лучше бы ты не возвращался, старик…

— Пристегнитесь, товарищ писатель, — сказал Алексею радист, выходя из кабины. — Сейчас посадка.

— Спокойно долетели, — ответил Алексей, нашаривая за спиной брезентовый пояс.

— Еще сесть надо, — философски заметил радист. — А что, товарищ писатель, ребята болтают, будто у вас в отряде невеста? Верно или треп?

— Верно, радист.

— Забрали бы вы ее в Москву.

— Забрал бы, да она не хочет.

— Ишь ты! — удивился радист. — Не женское это дело — война.

— Война не спрашивает, где чье дело.

— Справедливо… Ну, счастья вам тогда, — и ушел в кабину.

Алексей смотрел в иллюминатор. В черноте ночи возникла мелкая цепочка огней — костры на взлетно-посадочной полосе. Старенький ЛИ-2 нырнул вниз по крутой глиссаде, жестко ткнулся шасси о землю, подпрыгнул, дав «козла», и покатился. На Алексея свалился мешок с чем-то мягким, к ногам подъехал, уперся в сапоги какой-то ящик. Самолет встал.