Сочинения - Оноре Бальзак

– Что-то ты сегодня больно учтив! – проворчал Серизе.

– Послушай, надеюсь, ты не сомневаешься в искренности моих намерений?

– Напротив, весьма сомневаюсь! – ответил ростовщик.

– Быть того не может.

– Я вижу, ты не хочешь выпустить из рук пятнадцать тысяч…

Теодоз пожал плечами и пристально посмотрел на Серизе, который, дивясь поведению своего подопечного, хранил молчание.

– Если бы ты был в моей шкуре и постоянно жил под наведенным на тебя дулом ружья, разве тебе не хотелось бы покончить с таким положением?.. Слушай внимательно. Ты занимаешься рискованным промыслом, и тебе небесполезно заручиться надежной поддержкой в судебном мире Парижа… Шествуя по своей стезе, я рассчитываю года через три стать помощником королевского прокурора или адвокатом королевского суда… Сегодня я предлагаю самую преданную дружбу, она тебе безусловно пригодится, а позднее я обещаю добиться для тебя выгодной должности. Вот мои условия…

– Ты еще ставишь условия! – крикнул Серизе.

– Через десять минут я принесу тебе двадцать пять тысяч франков, а ты возвратишь мне векселя…

– А Дюток? А Клапарон? – вырвалось у Серизе.

– Что тебе до них?.. – шепнул Теодоз на ухо своему дружку.

– Мило! – протянул Серизе. – И ты предлагаешь мне этот жульнический трюк, чтобы заодно прикарманить пятнадцать тысяч франков, которые тебе не принадлежат!..

– Ведь я прибавляю к ним еще десять тысяч… К тому же мы отлично знаем друг друга…

– Если ты смог вытянуть десять тысяч франков у своих буржуа, – быстро сказал Серизе, – тебе никто не мешает потребовать у них двадцать… За тридцать тысяч я согласен вступить с тобою в сговор… Откровенность за откровенность.

– Ты требуешь невозможного! – воскликнул Теодоз. – Кстати, если бы ты имел дело не со мной, а, скажем, с Клапароном, то твои пятнадцать тысяч франков приказали бы долго жить; ведь дом-то уже принадлежит Тюилье…

– Пойду скажу ему об этом, – ответил Серизе, направляясь в комнату, которую Клапарон покинул за десять минут до прихода Теодоза, нарядившись в женское платье.

Противники, как понимает читатель, говорили вполголоса, и если у Теодоза порою вырывалось громкое восклицание, Серизе жестом давал понять адвокату, что Клапарон может их услышать. Минут пять Теодоз напряженно прислушивался к бормотанию двух мужских голосов, испытывая жестокую тревогу: ведь ставкой в игре была его жизнь. Наконец Серизе спустился и подошел к своему компаньону; на устах его играла улыбка, глаза светились адским коварством, на лице была написана радость, которая могла испугать самого Люцифера.

– Не понимаю, что произошло! – проговорил он, пожимая плечами. – Но, оказывается, Клапарон – стреляный воробей, недаром он имел дело с крупными банкирами. Не успел я передать ему твои слова, как он расхохотался и сказал: «Я этого ожидал!..» И тебе придется завтра принести мне двадцать пять тысяч франков, о которых ты говорил, дружок, причем векселя останутся у меня.

– Это еще почему?.. – пробормотал Теодоз, испытывая непередаваемое ощущение в спине, словно сквозь его позвоночник пропустили электрический ток.

– Дом принадлежит нам! – выпалил Серизе.

– Каким образом?

– Клапарон потребовал повышения продажной цены от имени некоего десятника, одного из заимодавцев: этого малого зовут Совенью. По его поручению поверенный Дерош вчинил иск, и завтра утром вы получите уведомление… Это дело стоящее; Клапарон, Дюток и я, пожалуй, сложимся и сами купим дом… Что бы я делал без Клапарона? Мне пришлось забыть старые обиды… Да, да, я все простил ему, ты даже не поверишь, дружище, я обнял его! Так что тебе придется изменить свои условия…

Последняя фраза прозвучала особенно страшно, потому что Серизе сопроводил ее ужасной гримасой; он не отказал себе в удовольствии разыграть сцену из «Единственного наследника», не переставая наблюдать за поведением провансальца.

– О Серизе! – воскликнул Теодоз. – А я-то желал тебе добра!

– Говоря между нами, мой милый, ты этого заслужил!..

И Серизе ударил себя в грудь:

– У тебя нет сердца! С тех пор, как ты решил, что взял над нами верх, ты пытаешься нас раздавить… Я тебя вытащил из грязи, спас от голода! Ты подыхал, как последний болван… Мы проложили тебе путь к богатству, создали тебе прекрасное положение в обществе, ввели в дом, где есть богатая невеста… А как ты нам отплатил? Отныне я тебя знаю, и мы всегда будем начеку.

– Значит, война? – спросил Теодоз.

– Ты первый открыл стрельбу, – ответил Серизе.

– Но если вы меня уничтожите, плакали ваши денежки! А если вам это не удастся, вы приобретете в моем лице врага!..

– Ты повторяешь слова, которые я говорил вчера Дютоку, – холодно сказал Серизе. – Но ничего не поделаешь, у нас нет иного выбора… Приходится действовать сообразно обстоятельствам… Однако я добрый малый, – продолжал он после паузы, – принеси мне завтра в девять утра двадцать пять тысяч франков, и Тюилье сохранит дом… Мы будем по-прежнему служить тебе верой и правдой, а ты в свое время с нами расплатишься… Ну, разве это не благородно, мой милый, после всего, что сейчас произошло?..

И Серизе похлопал Теодоза по плечу с циничным добродушием, куда более унизительным, чем клеймо палача.

– Хорошо, но дай мне срок до полудня, – ответил провансалец, – ибо, как ты любишь говорить, дело требует времени!

– Попробую уговорить Клапарона. Этот человек ужасно нетерпелив!

– Итак, до завтра! – проговорил Теодоз с видом человека, принявшего решение.

– До свиданья, дружище, – протянул Серизе, гнусавя так, что прекрасное слово «до свиданья» прозвучало, в его устах, как брань.

«Ну, он, кажется, готов, эк его качает!» – подумал Серизе, следя из окна за Теодозом, который шел по улице как потерянный.

Свернув на улицу Пост, адвокат быстрым шагом направился к дому г-жи Кольвиль; он был чрезвычайно возбужден и время от времени разговаривал сам с собой. Сильное волнение и пожиравшая его, как огонь, тревога, знакомая многим парижанам, ибо положение, в котором оказался Теодоз, – отнюдь не редкость в Париже, привели молодого человека в состояние одержимости; он испытывал непреодолимую потребность выражать свои чувства вслух. Небольшая подробность наглядно объясняет такого рода состояние. Достигнув места, где скрещиваются улица Сен-Жак дю О-Па и маленькая улочка Дез-Эглиз, ла Перад воскликнул:

– Я убью его!..

– Малый, видать, чем-то недоволен! – заметил проходивший мимо рабочий.

И эта шутка, словно чудом, погасила адское пламя, терзавшее душу Теодоза.

Выйдя от Серизе, он решил во всем признаться Флавии и довериться ей. Многие южане таковы: они сохраняют присутствие духа до определенного мгновения, а потом разом приходят в уныние. Он вошел в дом Кольвиля. Флавия была одна в комнате. Взглянув на Теодоза, она испугалась, решив, что он сейчас либо силой овладеет ею, либо убьет.

– Что с вами? – вскричала она.

– Я… – пробормотал он. – Любите ли вы меня, Флавия?

– Как вы можете в этом сомневаться?

– Любите ли вы меня беззаветно? Не перестанете ли вы любить меня, даже если я окажусь преступником?

«Неужели он кого-нибудь убил?» – подумала Флавия.

Она ничего не ответила Теодозу и лишь утвердительно кивнула головой.

Молодой адвокат почувствовал острую радость, какую чувствует утопающий, ухватившийся в последнюю минуту за ветвь плакучей ивы; вскочив со стула, он бросился к дивану, на котором сидела Флавия, и, содрогаясь от рыданий, способных тронуть сердце старого судьи, оросил слезами руки Флавии.

– Меня ни для кого нет дома! – сказала г-жа Кольвиль горничной.

Закрыв дверь, она возвратилась к Теодозу, испытывая прилив материнской нежности. Сын Прованса лежал, растянувшись на диване, и плакал, зарывшись головой в подушку. В руках у него был платок; когда Флавия взяла этот платок в руки, он был мокрым от слез.

– Что случилось? Что с вами? – спросила она.

Натура – величайший из актеров – сослужила отличную службу Теодозу. Он больше не играл роль, он был теперь самим собой, и его слезы, нервический припадок, как нельзя лучше увенчали комедию, которую он дотоле разыгрывал.

– Вы просто дитя! – проговорила Флавия нежным голосом, перебирая волосы Теодоза и с радостью замечая, как высыхают его глаза.

– Только вы одна существуете для меня в целом свете! – воскликнул он, покрывая страстными поцелуями руки Флавии. – И если вы останетесь со мной, если вы будете для меня тем, чем служит душа для тела и тело для души, – прибавил он, постепенно приходя в себя и с нежностью глядя на нее, – в таком случае я опять обрету утраченное мужество.

Он встал и прошелся по комнате.

– О да, я снова ринусь в бой, я, как Антей, вновь почерпну силы, прильнув к своей матери, я задушу собственными руками гадюк, что обвились вокруг меня! Они дарят меня змеиными поцелуями, они увлажняют мои щеки ядовитой слюной, они жаждут моей крови, моей чести! О горькая нищета!.. Сколь велик тот, кто встречает ее, не сгибаясь, высоко подняв голову!.. Лучше бы я умер от голода на своем жалком ложе три года назад!.. Гроб кажется мне пуховой периной в сравнении с той жизнью, какую я сейчас веду!.. Вот уже полтора года, как я вкусил от жизни буржуа!.. И в ту самую минуту, когда я стою на пороге почетного и счастливого существования, на пороге блестящего будущего, когда я уже усаживаюсь за пиршественный стол, палач ударяет меня по плечу… Да, этот изверг ударил меня по плечу и прохрипел мне на ухо: «Уплати десятину дьяволу или погибни!..» И он думает, что я не сокрушу его… Что я не раздеру ему пасть, не выпущу из него кишки! Да, именно так я и поступлю! Взгляните, Флавия, высохли у меня глаза? Отлично, теперь я вновь смеюсь, я чувствую свою силу, я опять обретаю прежнюю мощь… О, скажите, что вы меня любите… Повторите еще раз! Эти слова прозвучат для меня как весть о помиловании для приговоренного к смерти.