ГУЛАГ - Энн Эпплбаум

Виленский убежден, что одна такая провокация произошла в 1953 году на Колыме в особом лагере, где он сидел. С одним из этапов, рассказывает он, в лагерь привезли нового заключенного, и тот начал довольно открыто подбивать молодежь на беспорядки. “Он говорил им, что надо подняться, и поднимется вся Колыма, и тогда Москва будет считаться с нами, будет пересматривать дела…” Стали даже изготовлять ножи в лагерных механических мастерских. Все это делалось настолько явно, что Виленский заподозрил провокацию. Он возглавил сопротивление подозрительному “лидеру” и его дружкам, и восстания, которое должно было кончиться кровью, не было. Затем Виленского перевели в другой лагерь[1753].

В принципе эти две трактовки событий совместимы между собой. Возможно, определенные деятели МВД специально перебросили мятежных украинцев в другие лагеря, чтобы там начались волнения. Возможно при этом, что вожаки украинских забастовщиков считали, что действуют по своей собственной воле. На основании архивных документов и личных свидетельств создается, однако, впечатление, что забастовки смогли набрать такую силу лишь благодаря совместным действиям разных национальных объединений. Где между национальными группировками возникали трения, где они соперничали между собой более открыто, например в Минлаге, организовать забастовки было гораздо труднее[1754].

Серьезной поддержки вне лагерей протесты не получили. Забастовщики Горлага, лаготделения которого находились совсем рядом с городом Норильском, пытались привлечь к своему делу внимание горожан. На недостроенном доме они повесили транспарант: “Товарищи норильчане! Помогите нам в нашей борьбе!”[1755] Но жители города, большую часть которых составляли вчерашние заключенные, боялись оказать им помощь. Документы МВД, подготовленные через несколько недель после событий, несмотря на канцелярский язык, хорошо передают ужас, который забастовки внушали как заключенным, так и вольнонаемным. По агентурным данным, один бухгалтер Углесбыта сказал: “Если забастовщики выйдут за зону, будем с ними воевать как с врагами”.

Вольнонаемный буровой мастер рассказал агенту МВД о случайной встрече с бастующими: “Оставшись после смены, чтобы добурить в забое, ко мне подошли несколько заключенных и, схватив электросверло, приказали прекратить работу, угрожая расправой. Я, испугавшись, бросил работу”. К счастью для него, они, осветив его фонарем, поняли, что он вольнонаемный, и оставили его в покое[1756]. В темном забое, один против обозленных, черных от угля забастовщиков, он наверняка испугался очень сильно.

Местное лагерное начальство тоже испытывало страх. Чувствуя это, забастовщики Горлага и Речлага потребовали встреч с представителями правительства и ЦК КПСС. Они понимали, что местное руководство не будет ничего решать без санкции Москвы.

И Москва явилась к ним в лице комиссий МВД. Члены комиссий несколько раз вступали в переговоры с забастовочными комитетами лаготделений Горлага и Речлага, выслушивали их требования и отвечали на них. Назвать эти встречи разрывом с традицией значило бы лишь отчасти передать новизну происходящего. Никогда раньше заключенным, выдвигающим требования, не отвечали чем-либо, помимо грубой силы. В новую послесталинскую эпоху власти готовы были пойти на некоторые уступки.

Договориться не удалось. Через несколько дней после начала воркутинской забастовки заключенным в соответствии с указанием МВД СССР было объявлено о введении ряда льгот. В их числе были девятичасовой рабочий день, снятие номеров с одежды, разрешение свиданий и переписки с родственниками, разрешение перевода заработанных денег своим семьям, увеличение выдачи денег с лицевых счетов до 300 рублей в месяц. Заключенные, согласно докладной записке МВД, встретили известие “враждебно” и на работу не вышли. Такую же реакцию вызвало объявление о подобных льготах в Горлаге. Заключенные, судя по всему, хотели не льгот, а освобождения.

Стоял хоть и не 1938 год, но и не 1989-й. Сталин умер, но наследие его было живо. Первым шагом были переговоры, но вторым все равно стала грубая сила.

В Норильске московская комиссия, выслушав “жалобы, просьбы и заявления” заключенных и дав им “ответы и разъяснения”, решила затем “ликвидировать волынку”. Это решение, почти наверняка принятое не комиссией, а самим Хрущевым, имело для заключенных очень скорые и тяжелые последствия. Войска МВД окружали бастующие лаготделения, входили в зону, выводили из нее заключенных, “изымали” вожаков забастовки, а остальных водворяли обратно. Многих затем перевели в другие лагеря.

В некоторых случаях “ликвидация волынки” проходила довольно гладко. В первом лаготделении власти застали организаторов забастовки врасплох. По громкоговорителям заключенным, находившимся в производственной зоне, было объявлено, чтобы они, если “не желают участвовать в саботаже”, выходили за зону в любом направлении, и солдаты в них стрелять не будут. Согласно докладной записке, большинство вышло, и организаторы, видя это, тоже сдались властям. Затем людей разбивали на сотни, рассредоточивали по тундре, вожаков “изымали”, остальных водворяли во вновь организованную жилую зону.

Некоторые из последующих “ликвидаций” прошли менее спокойно. На следующий день в жилой зоне того же лаготделения организаторы забастовки сначала пытались не допустить выхода заключенных к властям угрозами, а затем “сосредоточились в одном из бараков”, откуда их выводили силой. В женском лаготделении заключенные образовали живое кольцо вокруг трех бараков, на которых висели черные флаги, и “начали кричать, свистеть, выть”. Это продолжалось пять часов, после чего женщин стали рассеивать струями воды из пожарных шлангов. Лишь тогда живая цепь дрогнула, и надзиратели принялись выволакивать женщин из зоны.

В пятом лаготделении 1400 заключенных, главным образом украинцы и прибалтийцы, отказались выходить за зону, вывесили черные флаги и, как сказано в докладной записке, “вели себя крайне агрессивно”. Затем, когда начальство попыталось отгородить бараки от продовольственных складов и ввело для этого в зону 40 вооруженных солдат, заключенные в количестве более 500 человек пошли в атаку. Они “с шумом, свистом, нецензурной бранью и возгласами «ура»” кидали в солдат камни, бросались на них с кольями, пытались выхватить у них оружие. Согласно докладной записке, “в самый критический момент нападения на охрану солдаты открыли огонь по нападающим заключенным и после произведенных выстрелов заставили их лечь на землю. После чего заключенные стали выполнять все указания охраны и лагерной администрации”[1757].