Рокоссовский - Борис Соколов

Следует отметить, что советские офицеры в Войске польском имелись в значительном количестве еще до назначения Рокоссовского министром национальной обороны. Так, при подготовке так и не состоявшегося судебного процесса по делу бывшего министра национальной обороны, близкого к Гомулке генерала Мариана Спыхальского, тезис о его «враждебности» к советским офицерам и о стремлении к их вытеснению из польской армии был одним из главных пунктов обвинения. Однако до назначения Рокоссовского присутствие советских офицеров в польской армии и динамика изменения их численности были следствием конкретных советско-польских договоренностей. До 1949 года число советских офицеров и генералов в Войске польском неуклонно сокращалось. Так, в беседе с И. В. Сталиным 24 мая 1946 года маршал Михал Роля-Жимерский информировал, что из Войска польского уже откомандированы 11 400 советских офицеров и что численность оставшихся (4600 человек) польское правительство хотело бы сократить до 1500 человек, главным образом поляков по национальности. Советское руководство не сопротивлялось этим намерениям польской стороны. В 1946–1948 годах численность советских генералов в Войске польском сократилась с 44 до 21. Сталина особенно тревожило, что должности, остававшиеся вакантными после отъезда советских офицеров, замещались вернувшимися в страну кадровыми польскими офицерами, ранее воевавшими в армии Андерса вместе с западными союзниками.

При Рокоссовском в 1949–1952 годах доля советских офицеров в польском офицерском корпусе уменьшилась с 6 до 2 процентов. Это произошло прежде всего за счет увеличения численности офицерского корпуса Войска польского. При этом советские генералы занимали все ключевые посты в руководстве польской армии. Всего в Войске польском в разное время служили более 50 советских генералов и более 12 тысяч советских офицеров.

10 мая 1950 года Рокоссовского избрали в политбюро ПОРП, а осенью 1952 года он стал еще и вице-премьером польского правительства.

Маршал А. Е. Голованов говорил Ф. Чуеву, будто впоследствии Рокоссовский рассказывал родным и друзьям, как поляки сразу по приезде дали ему красавицу секретаршу, которая утром пришла в кабинет с бумагами: «А там все по-польски написано, и я пытаюсь говорить по-польски — беру русский корень слова и приделываю к нему шипяшее окончание: „Разобрамшись, докладайте!“ — дескать, разберись, а потом докладывай». Секретарша почему-то покраснела и спросила, хорошо ли пан Рокоссовский знает «польску мову». Оказалось, что маршал сказал ей: «Раздевайтесь и ложитесь!» На самом деле это — типичный лингвистический анекдот, построенный на различном значении одних и тех же слов в русском и польском языках. Молва просто связала его с именем Рокоссовского. Хотя польский язык Константин Константинович к тому времени действительно знал плохо, но только по причине многолетнего отсутствия практики. Приехав в Польшу, он сразу попросил своего адъютанта найти ему хрестоматию польской литературы, по которой школьники изучали родной язык. И очень скоро маршал восстановил навыки польского языка, который для него был родным, и стал вполне свободно говорить по-польски. Причем современники отмечали, что говор у него был тот, который был характерен для Варшавы начала XX века, времен его детства.

Внук маршала Константин Вильевич Рокоссовский вспоминал:

«В Варшаве ему выделили половину небольшого особняка, он жил там с бабушкой — мама поступила в институт и уехала учиться в Москву. Там она вышла замуж, родился я. К польскому периоду относятся мои первые воспоминания о деде. В 1956 году мы с родителями приехали к нему погостить и жили на даче под Варшавой. Мы ездили за грибами в открытом экипаже, гуляли. Я привлекал к себе всеобщее внимание — офицеры трепали меня по голове, шутили, что перед ними будущий маршал».

Бывший президент Польши генерал Войцех Ярузельский в 2005 году в интервью русской версии журнала «Ньюсуик», в ответ на приведенный корреспондентом анекдот о том, как Сталин говорит Рокоссовскому: «Мне проще одного тебя переодеть в польский мундир, чем все Войско Польское переодевать в советские», заметил: «Назначение Рокоссовского — трудная проблема. Его польское происхождение было широко известно; я, например, знал его сестру — она вообще всю жизнь прожила в Варшаве. Но он стал министром с должности командующего советской группой войск в Польше и на многие посты назначал советских генералов, которые не знали ни нашего языка, ни страны. Уже начиналась холодная война, и Польшу сделали частью противостояния между Востоком и Западом. Войско Польское при Рокоссовском, конечно, усилилось, но и очень увеличилось, и большая армия стоила стране колоссальных средств». И в том же интервью Ярузельский в ответ на вопрос, что ему было известно о расстреле польских офицеров в Катыни, утверждал: «Я был в советском военном училище, когда напечатали заявление ТАСС: мол, распространена немецкая провокация — фашисты утверждают, что советские органы расстреляли поляков, но это ложь, это сделали сами немцы. И была комиссия академика Бурденко, она подтвердила: да, расстреляли немцы. И от всех польских частей были собраны представители, их возили в Катынь, и они нам с полным убеждением рассказывали: да, наших расстреляли немцы».

Первые сомнения, по словам Ярузельского, возникли у него еще тогда, когда советский обвинитель Р. А. Руденко на Нюрнбергском процессе «поднял тему Катыни, а потом, когда потребовались доказательства, он этот вопрос снял. А после на Западе много писали о советском расстреле в Катыни, и в Польше это было известно. Я обращался за объяснениями по поводу Катыни к маршалу Гречко, но всегда получал один ответ: это империалистическая пропаганда. Ну что было делать в тех условиях? Единственное, что я сумел добиться — с 1970-х годов нам позволили возлагать в Катыни венки. И только Горбачев передал мне документы о расстреле».

Думаю, здесь генерал немного покривил душой. Опубликованные на Западе документы и материалы, в том числе показания вернувшихся из плена польских офицеров, не оставляли сомнений в советской вине уже к концу 1940-х годов. Но генералу Ярузельскому стыдно было признаться себе и миру в том, что он, не сомневаясь, что за катынское преступление ответствен Советский Союз, верой и правдой служил установленному СССР в Польше коммунистическому режиму.

Рокоссовский никогда и ни с кем не говорил о Катыни. И не только потому, что в СССР на катынское дело было наложено табу. Боюсь, что Константин Константинович делал все, чтобы убедить себя в том, что польские офицеры были классовыми врагами, мешавшими будущей советизации Польши, и поэтому их надо было уничтожить. Во всяком случае, маршал Польши искренне рыдал над гробом Сталина. А ведь он, сам два с половиной года проведший в «Крестах», достигший вершин военной карьеры, должен был хорошо знать, что решения такого уровня, как расстрел 22 тысяч польских военных и гражданских пленных, не могли быть осуществлены без ведома и санкции вождя.