Плач Агриопы - Алексей Филиппов

Огнеликий умолк, обернулся. Он смотрел на Людвига, а Людвиг — уставился на него. Коленопреклонённый, сдавленный, будто огромным паровым молотом, со всех сторон, Людвиг, казалось, вовсе не боялся офицера. Он не боялся даже его разящего меча.

- Ты, — огнеликий вдруг замешкался. — Я видел тебя много раз. Ты — ничто. Ты привязан к своим дням узами, каких ни за что не разрушишь. И я… столько раз пытался прочесть твоё имя…. Почему меня послали препятствовать тебе? Ведь ты — ничто. Знаешь, я должен тебя убить, — и закончить дело. Никогда ещё я не убивал незнакомца. Ты станешь первым…. Как полагаешь, меня, первейшего божьего слугу, сочли недостойным прочесть твоё имя?

- Ты — слуга Сатаны, — выкрикнул Павел, неожиданно для себя самого. Ему отчего-то захотелось защитить Людвига. Он не думал, что отвлечь внимание офицера на себя — хорошая идея. Но ничего лучше в голову не приходило. — Ты служишь яду, разложению, болезни, — продолжил управдом. — При чём здесь бог?

- Чтобы вылечить яд, — нужен яд ещё худший, — процедил офицер. — Если б у тебя было больше времени — ты смог бы обсудить это с алхимиком… или с врачом…. Скверну не отмоешь розовой водой. Её можно только спалить в пламени пожара. Ты помнишь Содом и Гоморру? Их гибель стала благом. Она была угодна Творцу.

- Откуда ты знаешь это? — усмехнулся Людвиг. Он не уступал в благородстве Павлу и дразнил огнеликого. — Ты же всего лишь слуга. Тебе не ведомо даже моё имя — имя самого обыкновенного человека. Тебе запретили знать даже его.

- Я могу его узнать, — офицер, отчего-то, разъярился. Вокруг него образовалось марево — настоящее марево, какое возникает вокруг костра или поднимается от асфальта в жаркий летний день. — Но мне незачем делать это. Я просто снесу тебе голову.

Людвиг словно не слышал офицера. Он улыбался — он смеялся тому в лицо. И тогда огнеликий изменился. Раздался в плечах, словно внезапно перерос человеческое обличие. Его меч, плясавший над макушкой латиниста, стремительно сместился, навис над Павлом.

- А ещё лучше: я снесу голову ему! — прорычал офицер.

Павел зажмурился. В голове мелькнула мысль: «ну, может, хоть на этот раз — конец?»

Потекли мгновения. Тонким ручейком, бурным речным потоком.

Полноводным оглушительным водопадом.

«Джжжииигаааа», — противный резкий звук едва не разорвал управдому барабанные перепонки. Казалось, кто-то провёл по стеклу монетой. Нет, не так: кто-то провёл по стеклу, размером с футбольное поле, монетой, размером с небольшое озеро.

А потом раздался звон металла об асфальт. Такой будничный, привычный: услышишь такой на улице — пройдёшь мимо, не обернувшись. Как будто кто-то обронил ключи от квартиры.

И Павел осмелился открыть глаза.

Перед ним стояла тёмная беззвёздная ночь. Возвышался монолит чёрного гранита. Замер таинственный защитник — не то сон, не то явь, не то горячечный бред.

Павел узнал его сразу. Прохожего в тяжёлом, как грех, каменном плаще. Огромную птицу, умевшую летать среди радуг Сатурна.

Защитник прорвал полотно ненастоящего мира — там зияла обугленная чёрная дыра, — и приземлился, как бэтман, на одно колено. При этом он спикировал прямо на голову офицеру, толкнул того в грудь, выбил меч.

Радоваться победе — не приходилось: она была мимолётной. Огнеликий мгновенно сгруппировался, потом акробатически вытянулся в струну, бросил своё тело в сторону от агрессора и, передислоцируясь, умудрился подобрать по пути упавшее оружие.

- Я обороню их, — трудно, медленно, задумчиво проговорил Защитник. — Обороню… от тебя, небесный.

- Ты бросишь мне вызов? — офицер не усмехался; он как будто не верил в услышанное. — А твой хозяин знает об этом?

- Нет, — прорычал чёрный великан.

- Нет? Тогда не лучше ли тебе убраться в ад? — офицер быстро менял обличие. Не прошло и минуты — он сравнялся в росте с Защитником и возвысился над тем. Его тёмно-синяя форма вспыхнула — и сгорела. Он сделался лучезарным, беломраморным. Он перестал быть огнём — превратился в сияние. А голос его гремел так, что управдом, да и Третьяков, зажимали уши ладонями. — Ступай отсюда прочь, Аббадон, властитель седьмого круга, градоначальник Дита — оплота насильников. Что ты позабыл здесь? Ты — губитель. Ты — князь разрушения и смерти! Ты — что поведёшь в последние дни мира саранчу на народы. Зачем тебе это место и эти черви?

- Ещё не время, — проскрипел Защитник. — Ты торопишься с карой. Дай им довершить, что они начали. Это часть договора.

- Вам мало? — выкрикнул в гневе офицер. — Они и так — ваши. Почти все достаются вам! Пускай хотя бы страданием спасутся чистые.

- Это слова твои — или его?

- И сказал Господь: за то, что они оставили закон Мой, который я постановил для них, и не слушали гласа Моего и не поступали по нему; а ходили по упорству сердца своего и во след Ваалов, как научили их отцы их. Посему так говорил Господь Саваоф, Бог Израилев: вот, Я накормлю их, этот народ, полынью и напою их водою с желчью!

- У нас — договор! — проскрежетал чёрный. — Ты не смеешь брать, что желаешь! Даже он не смеет!

- Тогда я низвергну тебя в ад! — вскричал огнеликий. — Или заберу их, — он повёл мечом над склонёнными головами чумоборцев. — Выбирай, спасёшь ли ты их, или себя.

И офицер ударил первым.

Он выкрикнул что-то гортанное, резкое, — и полисмены, что застыли в неподвижности при появлении Защитника, вдруг пришли в движение. Вся полицейская рать ощетинилась автоматными стволами. И те разом, будто сговорившись, излили горячее море свинца на чумоборцев.

Павел охнул — стремительная злая пчела обожгла ему щёку. Другая черкнула жалом по волосам. Третья оставила по себе память тонким ароматом разогретого воздуха, пощекотавшим ноздри.

И вдруг в тонкое пение свинца вмешались молоточки. Каждая песня каждой пули теперь заканчивалась сухим ударом — щелчком металла о камень.

Это Защитник превратился в каменную стену и принимал на себя огонь. Он развалился на булыжники, на валуны, из его могучего тела получилась отличная баррикада. Она казалась незыблемой. Но это было не так. Каждая пуля откалывала крохотный кусочек от целого. И эти малости исчезали навсегда. Развеивались пылью на ветру. Защитник — медленно — убывал, сокращался, тощал. Огнеликий вонзил клинок в асфальт площади, оперся на рукоять. Он походил на старика, уставшего от злобы. Он, отчего-то, не вмешивался в бойню.

Но полицейские, без помощи своего старшего офицера, начали выдыхаться. Шквал огня распался на отдельные очереди. В то же время, стрелки перешли от шального бесчинства к точечным атакам.

- Попробую сдвинуться с места! — Третьяков, преодолевая сильнейшее сопротивление неведомой силы, направился к Павлу. Его плечи дрожали от напряжения — как будто на них лежал невероятный груз. Людвиг, заметив это, тоже дёрнулся; упал лицом вниз, вновь поднялся и пополз, подтягиваясь на руках, вслед за «арийцем». Ощутил и Павел: невидимые путы ослабли. Он заметил это как раз вовремя, чтобы подхватить алхимика, который метил грохнуться с колен — носом в грязь. Как только стало возможным повернуть голову — управдом оценил и всю картину целиком. Защитник, судя по всему, прикрыл только чумоборцев. Двое из бойцов спецподразделения Овода лежали в лужах собственной крови; позы обоих — раскинутые руки, распахнутые объятия — свидетельствовали: им уже не поможешь. Ещё один сумел спрятаться за опустевшим «Фордом», а двое — переметнулись под защиту каменного тела-крепости. Павел догадывался: сделать это им было нелегко — в первую очередь, потому что человеку нелегко преодолеть свой страх перед невероятным. Но управдом не собирался заботиться о «чёрных бойцах». Вместо этого он, калеча мышцы и надрывая жилы, сместился навстречу Третьякову.