Наследство - Джудит Майкл

В этот момент маленький Джад попытался отойти от нее, и Ленни взяла его на руки, такого близкого, теплого, пахнущего свежей травой и солнцем. Чувствуя губами шелковистую кожицу ребенка, ей хотелось оплакивать все, что было потеряно.

— Что? — спросила Эллисон.

Ленни поставила Джада на траву, но он недовольно завертел головой — он устал ходить. И, усевшись перед ней на траву, взял деревянную игрушку, торжественно принялся грызть ее.

— В супружестве с людьми что-то происходит, — медленно проговорила Ленни. — Не со всеми, конечно, но очень многие женщины… Спустя некоторое время они начинают глядеть за пределы супружеского круга, в поисках хоть какого-нибудь счастья. Замужество становится своеобразным вынужденным жизненным обстоятельством, как, например, близорукость или глухота, от которых невозможно избавиться, с чем нужно свыкнуться и приспособиться. Это не инвалидность, нет, тем не менее накладывает некоторые ограничения. И многие женщины мирятся с этим. Зная, что то, чем они обладают, далеко не самое лучшее, может статься, вовсе ни на что не годное, но это становится частью их самих; они привыкают и смотрят на происходящее сквозь пальцы; их никогда не учили думать о жизни, которая не включает в себя супружество. А годы проходят мимо. Тут нечем гордиться, но это в значительной степени объясняет поведение моего поколения, думаю, тебя это не касается.

— Но можно же изменить все это? — мягко спросила Эллисон, ощущая новую близость с матерью, которой не было прежде.

— Иногда нет. А иногда некое подобие искры перерастает в пожар, и тогда брак — такой, лишенный содержания брак, такое вынужденное жизненное обстоятельство — становится невыносимым.

— И тогда женщина уходит?

— Как правило.

— Но если искра или иное препятствие возникло между вами, он должен знать об этом, как считаешь? Ты… когда вы вместе… ты…

— Спим вместе? Нет. Я не могу. Конечно, он знает, что что-то не так, что теперь гораздо хуже, чем прежде, но думаю, он также избегает упоминать об этом, опасаясь, как бы разрыв не стал окончательным.

— Бедный папочка, — задумчиво произнесла Эллисон, а Ленни невольно вздрогнула, почувствовав первый укол ревности, который испытывают родители, когда их ребёнок выказывает любовь или симпатию к другому, с которым они разводятся.

— Думаю, он устал, ты согласна? Он просто никогда не умел нас любить так, как нам хотелось, чтобы нас любили.

— Возможно.

Они сидели молча, наблюдая за Джадом, вдыхая свежий, пахнущий морем воздух, такой густой, пьянящий, как вино, после спертого воздуха Бостона и Нью-Йорка.

— Ленни, — позвал Бен, стоя в дверях. Обе женщины одновременно повернулись. Его голос был напряжен, а сам он был чрезвычайно бледен.

— Что случилось? — воскликнула Эллисон. — Что?

— Только что позвонили из полиции. Ночью обворовали твой дом. Они…

— Нет! — воскликнула Эллисон. — Не может быть!

— О Боже, — Ленни закрыла глаза, — ненавижу, ненавижу, ненавижу… — Она посмотрела на Бена. — Им известно, что украдено?

— Картины Роуалтса из библиотеки. Они хотят, чтобы ты приехала и проверила, не пропало ли что-либо еще. Слава Богу, что тебя там не было — это главное. Не важно, что украли, но ты могла пострадать.

— Кто бы ни был вор, он разбирается в искусстве: эти картины — самая большая ценность во всем доме. Но как воры проникли в дом? А сигнализация?

— Никто не знает. В полицию сообщила экономка; когда она приехала утром, сигнализация была включена как обычно, ее проверили, она нормально работала.

— Невероятно, — сказала Ленни, — она срабатывает даже тогда, когда кто-нибудь попытается пройти мимо лестницы.

— Знаю. Ты поедешь в Нью-Йорк?

— Придется.

Она встала, грустно глядя на Эллисон:

— Мы уже пережили подобную неприятность однажды, да?

— Несправедливо! — воскликнула Эллисон. — Ворам следует вести учеты и просматривать их, чтобы знать, кого они уже обворовывали, и выбирать другую жертву. Это так ужасно!

Она расплакалась, глядя на Джада, думая о том, какой он сонный и беспомощный.

— Ворваться в чужой дом…

— Как они проникли внутрь? — спросила. Бена Ленни.

— Полиция не знает. Нет никаких следов взлома.

— Хочешь сказать, у них был ключ?

— Что-то вроде этого.

— Не верю: никто из нас не терял своего ключа, — она вздохнула. — Эллисон, извини, мы так славно с тобой говорили. Постараюсь вернуться завтра.

Однако прошла неделя, прежде чем Ленни вернулась на Кейп-Код. Она проверила все комнаты в доме, десятки ящиков и шкафов; видела, как полиция искала отпечатки пальцев, как осматривали сад в поисках следов ног; Ленни настояла на прекращении допроса экономки, которая находилась на грани истерики, затем полицейские расспрашивали ее, более вежливо, но, как она подумала, столь дотошно, хотя и не имели оснований подозревать ее. Когда все было закончено, выяснилось, что, кроме трех картин Роуалтса ничего не пропало. Старый стол Оуэна, судя по всему, также был обыскан вором, но ничего не тронуто; ее бумажник и лежавшие в нем деньги оказались на месте. Сейф выглядел нетронутым; хорошо, что в нем ничего не было, но все равно приятно, что он не был взломан.

Ничто не было взломано. Дом выглядел спокойным и защищенным. Тем не менее Ленни поговорила с соседями, и совместно они наняли сторожа для присмотра за домами в темное время суток с восьми вечера до шести часов утра. Карриер находился в Европе, она позвонила и рассказала ему о случившемся и принятых ею мерах.

— Запираю все двери, — сказала она угрюмо. — Однако я чувствую себя гораздо лучше, зная, что рядом сторож.

— Я тоже. Агентство предоставило вам его рекомендации?

— Да, он, кажется, в порядке.

— Если нужно проверить их, позвони моему помощнику. Он все сделает. Удостоверьтесь, что агентство уведомило полицию; иногда они не сообщают в полицию неделю-две. И конечно, следует рассказать соседям, живущим по другую сторону улицы.

— Да, нужно. Спасибо. Я не подумала об этом.

Ленни улыбнулась. Почти всегда Уэсу удавалось сделать себя центральной фигурой в ее делах, а затем взять их в свои руки, принимая решения и давая рекомендации, которые она не могла игнорировать. Она отнюдь не была против; в действительности она на него рассчитывала. Более половины своей жизни она привыкла проводить с человеком, который совершенно не интересовался ее делами или мыслями; она, словно вещь, должна была находиться под рукой, на случай, если ему понадобится. «Какое новое чувство, — подумала она, впервые встретив Карриера, — найти человека, который тобой интересуется и заботится. В моем возрасте я этого заслуживаю».