Сан-Феличе. Книга вторая - Александр Дюма

Но Сальвато, в котором пылкая отвага воина сочеталась с мудростью дипломата, и на этот раз не согласился с Мантонне, ответившим отказом по поручению товарищей. Сальвато явился в Законодательную комиссию с предложениями кардинала в руках и, обрисовав истинное положение вещей, без труда убедил представителей народа начать переговоры, ибо, завершись эти переговоры подписанием перемирия, они явились бы единственным средством спасти жизнь замешанным в мятеже патриотам. Затем, поскольку крепости подчинялись Законодательной комиссии, коменданту Кастель Нуово Массе и коменданту Кас-тель делл'Ово Л'Ауроре было заявлено, что, если они сами не вступят в переговоры с кардиналом, Законодательная комиссия сделает это от их имени.

Однако ничего подобного нельзя было заявить Мантонне: он находился не в форте, а в монастыре святого Мартина и подчинялся лишь самому себе.

Одновременно Законодательная комиссия предложила Массе снестись с комендантом замка Сант'Эльмо — не для того, чтобы он принял те же условия, что и неаполитанские форты (как французский офицер, он мог действовать независимо от них, по своему усмотрению), но чтобы он одобрил капитуляцию других крепостей и тоже подписал договор, ибо его подпись с полным основанием представлялась лишней гарантией выполнения договорных условий, ведь он был только враг, тогда как остальные были мятежники.

Итак, кардиналу ответили, что предложенное им перемирие принимается, а с отказом патриотов из монастыря святого Мартина считаться не следует.

Руффо просили указать день и час встречи руководителей обеих сторон для составления условий капитуляции.

Но в течение того же дня 19 июня произошло то, чего и следовало ожидать.

Калабрийцы, лаццарони, крестьяне, каторжники — весь кровавый сброд, что пошел за Шьярпа, Фра Дьяволо, Маммоне, Панедиграно и другими бандитами лишь для того, чтобы вволю грабить и убивать, увидев воззвание кардинала, полагавшее конец разбою и поджогам, решили не подчиняться приказу и продолжать резню и разорение.

Почувствовав, что оружие, при помощи которого он до сих пор побеждал, выпадает у него из рук, кардинал содрогнулся.

Он распорядился не принимать больше в тюрьмы пленных патриотов.

Как мог, он усилил русские, турецкие и швейцарские войска — единственную силу, на которую мог положиться.

И тогда народ, вернее, банды убийц, душителей и разбойников, палившие город огнем и заливавшие его кровью, убедившись, что дорога в тюрьму закрыта для их пленников, принялись вешать и расстреливать их без суда. Наименее свирепые отправляли захваченных патриотов в распоряжение королевского коменданта на Искью; но там их встречал Спецьяле, немедленно выносивший смертный приговор; он обходился даже без допроса, когда желал поскорее разделаться с пленными, и приказывал без всякого суда бросать их в море.

С высот монастыря святого Мартина, Кастель делл'Ово и Кастель Нуово патриоты с ужасом и гневом наблюдали за происходящим в городе, в порту и на море.

Возмущение, вероятно, побудило бы их снова взяться за оружие, но в это время полковник Межан, взбешенный тем, что ему не удались переговоры ни с Директорией, ни с кардиналом, сообщил республиканцам, что у него в замке Сант'Эльмо имеется пять-шесть заложников, которых он передаст им в случае, если резня не прекратится.

В числе заложников были кузен кавалера Мишеру, лейтенант королевских войск, и один из двух братьев кардинала.

Его преосвященству доложили о положении дел.

Если избиению не будет положен конец, за каждого убитого патриота с крепостных стен будет сброшен один из заложников.

Такое известие, разумеется, озлобило обе стороны и могло бы привести к истребительной войне. Не оставалось сомнений, что храбрые и доведенные до отчаяния люди без колебаний приведут свою угрозу в исполнение.

Кардинал понял, что нельзя терять ни минуты. Он созвал всех командиров своих войск и заклинал их поддерживать среди солдат самую суровую дисциплину, обещая за это высокие награды.

Он приказал составить патрули из одних только унтер-офицеров. Эти патрули прошли по всем городским улицам и угрозами, обещаниями, деньгами добились того, что пожары погасли, перестала литься кровь. Неаполь вздохнул с облегчением.

На это ушло целых два дня.

Двадцать первого июня, воспользовавшись перемирием и спокойствием в городе, достигнутыми ценою стольких усилий, патриоты из монастыря святого Мартина и обоих замков решили сделать то же, что делали обреченные на смерть древние римляне: устроить свободную трапезу.

Не хватало лишь цезаря, к кому можно было бы обратить роковые слова: «Morituri te salutant!» 66

То было печальное празднество, полное суровой торжественности: каждый словно бы присутствовал на собственных похоронах; празднество наподобие последнего пиршества сенаторов Капуи, по окончании которого, среди увядших цветов, под замирающие звуки лиры пошла по кругу отравленная чаша и все восемьдесят сотрапезников вкусили из нее смерть.

Местом торжества избрали площадь перед Национальным дворцом (ныне площадь Плебисцита), в те времена далеко не столь просторную, как в наши дни.

Вдоль всего стола были расставлены высокие шесты, на которых развевались белые вымпелы с черной надписью:

«ЖИТЬ СВОБОДНЫМИ ИЛИ УМЕРЕТЬ!»

Над вымпелами, на половине высоты флагштока, были укреплены три знамени, свисающие концы которого задевали головы сотрапезников.

Первое, трехцветное, было знамя свободы.

Второе, красное, являло собою символ крови — пролитой и той, которой еще предстояло пролиться.

Третье, черное, было эмблемой траура, в который облечется отчизна, если свергнутая тирания снова воцарится в ней.

В центре площади, у подножия дерева Свободы, возвышался алтарь отечества.

Начали с траурной мессы в память мучеников, павших за свободу. Епископ делла Торре, член Законодательной комиссии, прочитал заупокойную молитву.

Затем все уселись за стол.

Трапеза была суровой и печальной, почти безмолвной.

Лишь три раза молчание прерывалось двойным тостом: «За свободу и смерть!» — возгласом в честь двух великих богинь, к которым взывают угнетенные народы.

Санфедисты могли видеть это величественное празднество со своих передовых позиций, но не понимали его трагического смысла.

Один лишь кардинал размышлял о том, на какие отчаянные усилия способны люди, с такой спокойной торжественностью готовящиеся к смерти. И то ли страх, то ли восхищение еще больше укрепляли его решимость заключить с ними мир.

CLIX. КАПИТУЛЯЦИЯ

Как уже было сказано, 19 июня условия капитуляции были изложены на бумаге.