История России. Московско-царский период. XVI век - Дмитрий Иванович Иловайский

Как ни трудна была борьба православия с латинством в эпоху Сигизмунда Августа и Стефана Батория, отличавшихся сравнительной веротерпимостью, но она сделалась еще труднее в царствование следующего короля, известного своим католическим фанатизмом Сигизмунда III.

Последние годы царствования Стефана Батория, кроме обычных внутренних неладов Речи Посполитой, были ознаменованы вновь возникшей жестокой борьбой двух партий: с одной стороны, королевского любимца всемогущего коронного гетмана и канцлера Яна Замойского, с другой — братьев Зборовских, принадлежавших к весьма знатной и влиятельной польской фамилии. Один из этих братьев, буйный и беспокойный искатель приключений Самуил, за убийство сановника приговоренный к баниции еще при короле Генрихе Валуа, не обращая внимания на сей приговор, продолжал являться на родине, разъезжать по знакомым и приятелям; причем носился с какими-то замыслами против короля и Замойского. Сей последний, бывший в то же время краковским старостой, воспользовался случаем, когда беспечный Самуил очутился в пределах его староства; канцлер послал вооруженный отряд, чтобы схватить баннита и привести в Краковский замок, и здесь, с согласия короля, велел отрубить ему голову (26 мая 1584 г.). Эта необычная в Польше казнь знатного человека произвела большой шум среди польских магнатов и шляхты; она вооружила против Замойского и самого Батория семью Зборовских со всеми их родственниками и клиентами. Но энергичный король и его канцлер смело продолжали начатую ими борьбу, пытаясь восстановить уважение к закону и королевской власти среди своевольного сословия панов и шляхты. В следующем, 1585 году на сейме в Варшаве возбужден был судебный процесс против другого из братьев Зборовских, Кристофа, которого обвиняли в намерении поднять против короля бунт, для чего он будто бы вступил в сношения с Запорожьем, с германским императором и с московским царем. Сам Кристоф на суд не явился; несмотря на разные протестации, он был приговорен к лишению чести и к изгнанию (инфамия и баниция). Взяв на себя непосильную задачу — подавить в Речи Посполитой партийную борьбу и возвысить королевскую власть, Баторий в то же время замышлял вновь направить народ или собственно шляхетское сословие на борьбу с внешним неприятелем и воодушевить его таким широким и славным предприятием, как новая война с Москвой, имевшая своей целью уже покорение целого Московского государства, ибо смерть Ивана Грозного и наступившее царствование неспособного Феодора Ивановича как бы давали надежду на то, что исполнение подобного предприятия не представит неодолимых препятствий. А по завоевании Восточной Руси он задумывал в соединении с другими христианскими государями ударить на грозную Оттоманскую державу.

Смерть застигла Стефана Батория, как известно, посреди этих химерических замыслов и приготовлений к новой войне. Он умер в Гродно 12 ноября 1586 года, имея только пятьдесят три года от роду, после непродолжительной болезни; что подало повод к слухам об отраве, в которой обвиняли одного из двух его врачей — итальянцев.

При наставшем бескоролевье тотчас вступили во взаимную борьбу те же две главные партии, которые резко обозначились в предыдущие годы: во главе первой стоял гетман и канцлер Ян Замойский, во главе второй братья Зборовские, именно Ян, каштелян Гнезненский, и Андрей, маршал надворный. На Варшавском сейме конво-кацийном в феврале 1587 года сторона Зборовского взяла верх, благодаря отчасти тому, что к ней пристал архиепископ Гнезненский или примас, престарелый Карнковский — высшая власть во время бескоролевья. Андрей Зборовский как надворный маршал руководил обрядами на этом сейме. В сенате главной опорой сей партии был Гурка, воевода Познанский, а в посольской избе красноречивый референдарий Чарнковский (отличавшийся на Люблинском сейме 1569 г.); последний, хотя уже слепой, громил своими речами Замойского и требовал назначить над ним суд за несправедливые наказания двух братьев Зборовских. Но гетман воспользовался находившимися в его распоряжении военными силами Речи Посполитой и занял грозное положение по отношению к своим противникам. Партия Зборовских, еще прежде имевшая связи с австрийским двором, выставила кандидатом на польский престол одного из австрийских эрцгерцогов. Этого кандидата поддерживал и папский легат архиепископ Аннибал Капуанский. А партия Замойского, подчиняясь желанию вдовой королевы Анны Ягеллонки, стала за ее племянника шведского королевича Сигизмунда (сын короля Иоанна Вазы и Екатерины Ягеллонки).

В то время как поляки разделились между двумя претендентами на престол, литовские или собственно западнорусские паны и шляхта склонялись на сторону третьего претендента, царя Московского, и охотно вступили в переговоры по сему поводу с московскими боярами. Ивана Грозного, который устрашал их своей свирепостью, не было теперь в живых, а соединение с Восточной Русью представляло им многие выгоды. В Москве весьма опасались избрания шведского королевича, которое могло повести за собой соединение Польско-Литовского государства со Шведским, и потому отправили на сейм большое посольство, во главе которого стояли боярин Степан Годунов, князь Федор Троекуров и дьяк Василий Щелкалов. Московское правительство обещало в случае избрания Феодора Ивановича не нарушать ни в чем шляхетских вольностей, жаловать панов землями в собственном государстве, уплатить долг Батория наемному венгерскому войску (100 000 золотых) и тому подобное. Со своей стороны литовские паны объявили послам, что для выбора Феодора нужно преодолеть только три препятствия или, как они выражались, «пересечь три колоды», воздвигаемые со стороны польских панов. Последние требовали: 1) чтобы государь короновался в Кракове, в католическом соборе; 2) чтобы в титуле своем писался прежде королем Польским и великим князем Литовским и 3) чтобы переменил свою веру на католическую. И на сей раз, как при Грозном, московское правительство не хотело сорить деньги на подкупы; посольство его ограничилось одними переговорами и обещаниями. Тем не менее, когда перед избирательным сеймом в поле под Варшавой выставлено было три знамени, московское с шапкой наверху, австрийское со шляпой и шведское с сельдем, то значительная часть шляхты собралась вокруг московского знамени. Но едва начались переговоры послов с польскими панами и с литвинами-католиками, как тотчас оказалось, что пересечь три означенные колоды не было никакой возможности. В особенности о перемене религии московские уполномоченные не хотели и слышать; а потому переговоры с ними кончились только продолжением перемирия.

Таким образом, избирательная борьба сосредоточивалась около двух претендентов, австрийского и шведского. Обе стороны явились на элекцийный сейм под защитой вооруженной силы. Однажды дело почти дошло до битвы вокруг сенаторской шопы или палатки, стоявшей посреди поля. Только усилиями примаса удалось в самом начале прекратить эту битву. После того Карнковский велел сжечь окровавленную шопу. Сам он перешел на сторону Замойского и тем дал ей решительный