Царствование императора Николая II - Сергей Сергеевич Ольденбург

ночи; она шла далеко за полярный круг. (Это вообще самая северная железная дорога на земле; она заходит за 69-й градус.)

Огромные трудности ее постройки были преодолены в двадцать месяцев. Кладка рельс, для скорости, производилась на десяти отрезках пути одновременно. К 15 ноября 1916 г. министр путей сообщения А. Ф. Трепов уже мог открыть временное движение поездов на Мурманской ж.д. Постройка была закончена в рекордный срок, пробито было новое «окно» во внешний мир.

Ценой немалых усилий и забот добычу топлива в России удалось не только поддержать на прежнем уровне, но и увеличить: добыча угля с 1946 миллионов пудов в 1914 г. до 2092 миллионов пуд. в 1916 г.; нефти с 550 миллионов пуд. в 1914 г. до 602 миллионов в 1916 г. (высшая цифра со времени бакинских пожаров 1905 г.). Площадь посева под хлопком в Туркестане возросла с 430 000 до 534 000 в 1936 г.

Заканчивалась постройка четырех крейсеров-сверхдредноутов; к осени 1917 г. русский флот уже должен был обладать в Балтийском море восемью первоклассными боевыми единицами. Кроме того, три дредноута заканчивались в Черном море. (Один из них, «Императрица Мария», затонул в севастопольской гавани вследствие несчастного случая, но уже были начаты работы, чтобы его поднять.)

В области внешней политики Россия добилась от союзников, после долгих дипломатических переговоров, окончательного признания своих прав на Константинополь и проливы (как Босфор, так и Дарданеллы.)

Следует также отметить, что русский финансовый аппарат блестяще справлялся с неимоверно трудной задачей финансирования величайшей из войн. Боевые расходы до конца 1916 г. достигли 25 миллиардов рублей. Из этой суммы внутренними и внешними займами было покрыто две трети[246], и только остающаяся треть, около 8 миллиардов, приходилась на «инфляцию», т. е. на выпуск бумажных денег.

Но русская власть никогда не отличалась умением саморекламы, и это в особенности давало себя чувствовать осенью 1916 г. Огромное большинство населения совершенно не отдавало себе отчета в гигантских достижениях этого года. Правда, многие цифры в то время составляли военную тайну. Население не отдавало себе ясного отчета в том, что плугов, как и гвоздей, не хватало, так как почти все железо шло на военное снабжение. Оно не знало, что армия – возросшая до восьми миллионов, включая тыловые части, – поглощала от двух третей до трех четвертей всего русского производства тканей. Сочувственно внимая лозунгу «все для войны», население не в достаточной мере сознавало, что этот лозунг сулил суровые ограничения для тыла.

Осень третьего года войны была порой упадочных настроений. Как всегда, немалую роль в том играли события на фронте. Успехи первой половины лета забывались быстро; фронт опять застыл на месте, а в то же время шли бои, более кровавые, чем в 1915 г. Кампания 1916 г. обошлась русской армии в два миллиона человек – притом пленные в этой цифре составляли уже не 40 проц., как при великом отступлении, а всего 10 проц. С западного фронта доходили вести о таких же тяжелых потерях, о таком же «топтании на месте».

Казалось, что войне не будет конца; что Германия окончательно справилась с продовольственными затруднениями, на которые так надеялись весной 1915 г. В рабочей, в студенческой, в полуинтеллигентской среде все более распространялось циммервальдское воззрение: это – империалистическая война, ее надо прекратить. Появилась новая формула «оборончества», позволявшая сочетать недавние патриотические настроения с «Циммервальдом»: да, мы готовы защищать родину, но мы не хотим завоеваний, мы – за мир «без аннексий и контрибуций», поэтому мы – против власти, которая затягивает войну ради империалистических целей. В различных оттенках это настроение захватывало и левые думские фракции: трудовиков (Керенского), социал-демократов (Чхеидзе) и рабочую группу Военно-промышленного комитета. Газета «День», журналы «Русское Богатство», «Летопись», «Северные Записки» и т. д. отражали те же настроения.

Никакая пропаганда не могла преодолеть этой усталости от войны; побороть ее – на известный срок – могла только железная дисциплина, только строгая цензура. Только царская власть, только твердая власть могла сдержать, затормозить эти явления распада. «Блок» был связан слишком неразрывно через «общественные организации», вобравшие в себя огромное количество крайних левых, с «оборонческими» элементами, в свою очередь, неотличимыми от умеренных циммервальдских элементов. Блок собирался бороться с «пораженчеством» не репрессиями, а амнистией и ослаблением цензуры.

Россия была больна войной. Все воюющие страны в разной степени переживали эту болезнь. «Везде, в парижском населении и в Палатах, чувствуется смутное беспокойство. Пораженцы с каждым днем выигрывают почву. В воздухе носятся подозрительные миазмы», – отмечал президент Пуанкаре. Но русское общество, вместо того, чтобы осознать причины неудачи, прониклось убеждением, будто все дело – в недостатках власти. Деятели думского блока участвовали в особых совещаниях; они знали то, что было скрыто от обывателя: знали, как много в действительности было сделано. Тем не менее они продолжали утверждать, что правительство «никуда не годится». Допустить обратное – значило бы сознаться в своей ошибке, а этого политические партии делать не любят и не умеют.

А. И. Гучков в августе 1916 г. писал ген. Алексееву: «Власть гниет на корню… Ведь нельзя же ожидать исправных путей сообщения в заведовании г. Трепова, хорошей работы нашей промышленности на попечении кн. Шаховского, процветания нашего сельского хозяйства и правильной постановки продовольственного дела в руках гр. Бобринского… Вся эта власть возглавляется г. Штюрмером, у которого (и в армии, и в народе) прочная репутация если не готового уже предателя, то готового предать (?)…» А. И. Гучков, конечно, не мог не знать фактических огромных достижений 1916 г., но в своей пропаганде против власти на самых верхах армии он, очевидно, настолько же мало стремился к «объективности изображения», как «общественные организации» в своих записках, якобы исходивших «от армии».

С начала октября возобновило свои работы бюро блока. В заседании 3 октября гр. В. А. Бобринский говорил: «Положение в прошлом году было опаснее. Если мы прежде много терпели, теперь можем насесть. Нашествие врага остановлено: надо взяться за правительство». П. Н. Милюков, как наиболее опытный тактик, предложил «сосредоточить напор на Штюрмере». Председатель Совета министров, человек довольно бесцветный, пассивный исполнитель царской воли, сам по себе давал мало поводов для нападок. Но он формально возглавлял правительство; для перемены власти надо было в первую очередь свалить его. Против Штюрмера поэтому начали вести кампанию с двух сторон: используя его немецкую фамилию, премьера старались изобразить как сторонника сепаратного мира; в то же время утверждали, будто он «ставленник Распутина» и во всем слушается его указаний.

В кругах блока не чувствовалось большой уверенности в себе. У некоторых членов бюро, например у В. В. Шульгина, даже появлялись сомнения: критиковать Штюрмера – хорошо, но надо же и «указать, что делать». А никакой общей деловой программы у блока не оказывалось, особенно в остро стоявшем продовольственном вопросе. Настроения страны также не вызывали особых надежд; члены блока вполне отдавали себе отчет, что страна устала от войны.